Небо цвета крови - Сергей Попов

— Спасибо вам, — сдержанно, улыбающимися глазами поблагодарил Саид, — но прежде разрешите посмотреть на вашу дочку. Я, кажется, смогу помочь…

— Хорошо, — перешагнув через недоверие, все же согласилась Джин, — но при условии, что я буду присутствовать.

— Конечно, слово хозяйки — закон для меня.

Пройдя, Саид поставил у входа свой огромный рюкзак, оглядел комнату, помолился, сложив ладони у рта, поцеловал четки, пригладил бороду, прошел к кашляющей Клер, опустился на колени у изголовья. Джин тенью встала в конце комнаты, созерцала происходящее с любопытством пополам с волнением — все еще ожидала какого-то подвоха со стороны чужеземца. Дочь, представлялось, вовсе не обращала внимания на зашедшего с матерью человека, смотрела все время в окно полузакрытыми глазами.

— Храни тебя Аллах, дитя! — поприветствовал Саид. — Я — Саид, ты меня не бойся, хорошо? Я пришел, чтобы помочь тебе. — Затем любезно попросил: — Посмотри сейчас на меня.

Клер, превозмогая страшную слабость, повернула к незнакомцу голову. Омытая потом, обессиленная, она с надеждой в блестящих, расширенных болезнью глазах глядела на того, редко моргала, сглатывала слюнки.

— Я сначала подумала, что это простой грипп… — проговорила Джин, — но потом…

— Это не грипп, — знающе прервал тот. Обернувшись — объяснил: — Это лихорадка, — потрогал лобик Клер, прощупал горлышко, осмотрел глаза, — я это знаю, потому что уже такое видел… — и — к девочке: — Клер, лучик света, сейчас прикрой глазки.

Клер послушно зажмурилась. Саид, сняв с шеи четки, намотал на руку и аккуратно провел ими ото лба к подбородку, проговаривая слова на своем родном языке.

Такого рода врачевание Джин опешило, обескуражило.

— Что же вы делаете?.. — полюбопытствовала она. — Как это может помочь?..

Саид, добродушно посмеиваясь, сказал:

— Я очищаю ее дух, а поможет не это… — вновь продолжил шептать не то молитву, не то заклинание.

— Я давала ей жаропонижающее… — следом же вставила: — Уже даже хотела открывать ампулу и сделать укол антибиотика…

— Выбросьте это все. Этим вы только сильнее навредите, — закончив — встал, достал из рюкзака маленький белый тканевый мешочек и целлофановый пакетик с засушенными коричнево-черными листьями. Потом подошел к Джин и исторг: — Это листья и коренья дикой розы с многолетней выдержкой. Ее уже не найти. Все это ко мне и самому попало не сразу — подарил один странствующий торговец. Если бы раньше — может быть, и сын остался жить… — Помолчал. Глаза остыли, с лица исчезла привычная улыбка. — Коренья заварите сразу, отвар давайте пить каждые два часа. Закончится — сделайте еще. Листья размочите — пусть подышит над ними. Тоже как можно чаще повторяйте. Гущу не выбрасывайте — сделайте чай, — поглядел на хозяйку, — и не волнуйтесь — все будет хорошо. Аллах не оставит вашу дочь в беде.

Попрощавшись с дочерью Джин, Саид благословил, пожелал скорейшего выздоровления и, забрав рюкзак, покинул комнату. Подойдя к супруге — долго кивал, целовал малютку. Оставив их одних, Джин быстро спустилась в кладовку, забрала вещи, упаковку крупы, овощные и рыбные консервы, отсыпала соли, специй.

— Спасибо вам, Саид, за все! — выразила признательность она и, вручив часть запасов, обратилась к жене, почему-то всячески избегающей любого внимания с ее стороны: — И вам спасибо… Ясмин, — а сама подумала: «Неуютно ей здесь, видимо, или боится меня…»

Ответом послужил лишь недолюбливающий, пронзающий взгляд.

Усмотрев это, Саид успокоил:

— Вы только не сердитесь на нее, она давно такая. Говорит только со мной. Остерегается новых людей…

— Ничего, — изрекла Джин, — я не сержусь.

Позвав супругу — неразлучно с ней направился к двери. Распрощались. Отойдя от дома, Саид спросил:

— А вы же не одна с дочкой живете? Где же ваш муж? Или овдовели? У многих ведь так…

— Нет-нет… муж ушел в город.

— Он охотник?

— Больше собиратель. А так… как придется.

Саид понимающе подвигал головой, рогом поставил левую разлохмаченную бровь.

— Берегите друг друга, — напутствовал он и напомнил: — Не забудьте: дочке вашей надо отвар давать каждые два часа! Мы уйдем — сделайте сразу, хорошо? Ну, храни вас и ваш дом Аллах, мир вам!

— До свидания!

Саид с семьей отправился по дороге на север. Она, круто выгибаясь, пробивала подкрашенный небом малиновый туман, серпом уходила за развалины, терялась среди них. По ней часто уходили Курт и Дин, считали проверенной и надежной.

«Пусть вас не оставляет удача», — пожелала вслед Джин.

И, проводив их радушными глазами, — заторопилась домой.

Солнце набирало силу, на землю сходила духота и сушь. Ветер приносил с востока прохладу и кисло-соленый тошный перегар — где-то пролились дожди…

К Гриму вышли с маленьким, почти незначительным отклонением в полтора часа, не считая пятнадцати потраченных минут на обход большущей невысохшей лужи, обустроившейся, на злобу нам, прямо поперек пути. Но это, как говорится, еще не беда — обошли, не утопли. Вот минувший же день выдался воистину не из легких: после полудня натолкнулись на отряд «Мусорщиков», заготавливающих капканы будущим жертвам, к вечеру — повстречали фантастического по размерам мясодера. Патроны все растратились на бандитов, отбиваться от зверя попросту нечем было — если только врукопашную, потому бежали, пересидели ночку на брошенной водонапорной башне, выслушивая громкое противное хрюканье, рев и неутомимую трепку куска отвалившейся лестницы. Так и застали утро. Не забыли и о «Дороге 15/56», где держали оборону от нашествия волков, — ей в качестве огромной благодарности, почитая должным образом негласные традиции, даровали по две гильзы, положили, как полагается, около шестой шпалы.

Однако на этом нить повествований о приключениях, свалившихся на наши головы всего-то за какие-то двое суток с небольшим хвостиком, обрываться не спешила. На маршруте нам, спустя короткий промежуток времени, начали встречаться покушанные хищниками и дождями тела мертвых людей. Кто-то под деревом, кустом, еще одни — в канаве, яме, залитой грязью. Ни у кого при себе не осталось ни оружия, ни вещей, ни даже сапог — поработали «доброжелатели». И виноватыми в их кончине оказались не животные, а то, что живет в Истлевших Землях с середины весны, — голод. Ни один из обнаруженных нами усопших, очевидно, не оказывал никакого сопротивления, нигде не смогли отыскать ни единой гильзы или следов борьбы — все в точности указывало на отсутствие какого-либо насилия извне и наступление смерти уже задолго до когтей и зубов. Они тоже шли в Грим, как и мы, рассчитывая на скорое избавление от мук, вот только не хватило сил.

Потихоньку припекало. Солнышко, особенно разгоряченное сегодня, близилось к своему апогею, по-королевски растрачивало, не скупясь, вислые золочено-аметистовые завитки лучей. Приустал ветерок, разогнавший предутреннюю мглу. Ступал он теперь по земле тихонечко, конфузливо, все как-то держался овражков да низин, вовсе не шумел. Согбенные деревца и кусты, попрятавшие свою черноту под блестящей кольчугой искрящегося света, уронили карикатурные тени. Брюзжал над обмелевшими выбоинами и горками камней гнус. Где-то за домами слева гомонили костоглоты, громоподобно повизгивали мясодеры. А потрошители, толкаемые на вечные искания корма для себя и волчат, затянули справа, в подлеске, меланхолическую, горькую арию, бессознательно пробивающую на сочувствие и меня, и Дина.

Ву-у-у-у… Ау-у-у… о-у-у…

— Воют-то как, страдальцы! Прямо душа слезами обливается! — лирически высказался Дин, бряцая добытыми в неравном бою парочкой годных к продаже ружей и кустарно сделанным арбалетом «Мусорщиков». Топал тяжеловесно, враскачку, по-матросски, нередко пыхтел, сквернословил, с ожесточением вшибая в клеклую землю изгрязнившиеся за ушедшие сутки ботинки. Кирпично-красное лицо под капюшоном, тронутое малыми колючками щетины, от этого сильнее накалялось, лоб сочился потом, белел морщинами, глаза неразличимо плескались чернотой. Далее добавил: — Вроде хищники, опасные и грозные, а все равно твари божьи — жалко: мучаются ведь не хуже человека, выводок свой не знают, чем накормить. Я вот вроде и охотник, зверолов, так сказать, но как ударят мне в голову иной раз подобные глубокие размышления, так все — стрельнуть рука не поднимается, грех. Один раз, помню, неделю ружья не поднимал, голодал, представляешь? Вот не могу я животное убить — и хоть ты расшибись об пол. Ну не могу! Сама мысль — что нож по сердцу! — Приумолк, помрачнел. А когда вышли к прямой дороге на Грим, разбитой колдобинами, — поделился: — Веришь, друг, или нет, но часто как и ты себя в этом отношении чувствую — так же презираю себя за пролитую безвинную кровь…

Расщедрившись на невеселый, скорее вынужденный смешок, я ответил так: