Небо цвета крови - Сергей Попов

Помимо всего прочего, в рассказах многих странников фигурировали случаи встреч с так называемой «провожатой» — одинокой безглазой старушкой, машущей вслед мертвому составу. Однако очевидцев, всецело глаголющих: «Видел своими собственными глазами, как тебя сейчас перед собой!» — не объявилось ни одного. Да, в общем-то, оно и неудивительно: мастеров на пустой треп в округах немало, а выдумщиков, кому чудится разная чертовщина, — еще больше. Следует вдобавок упомянуть о невероятном фольклорном обилии прозвищ, посвященных этому всеобщему убежищу. «Счастливая тысяча», «Дорога 14/56», «Железная долина», «Проход удачи» — вот тот малый список, крутящийся на языке едва ли ни у каждого человека в Истлевших Землях. А родное название — Вествильская железная дорога, соединяющая, собственно, сам Вествиль — незаселенный город далеко на юге — и Нелем — логово фракции «Бесы», — медленно, но верно вымывалось из памяти людей, слышалось отныне все реже и как-то вскользь…

Спали урывками, оружия из рук не выпускали. Поочередно заступали в караул. Ночь стояла дикая, глухая, непроглядная — хоть глаз выколи. Было по-осеннему знобко, пугающе безголосо. Где-то в слабом шорохе ветра с трудом распознавался монотонный шелест и зловещий перестук закостеневших ветвей разлапистых деревьев, пригашенный набат татакающих по оплавленным рельсам, словно пулеметы, камней, немо шебаршила галька. Часто устаивалась бедная на звуки тишь, как будто какая-то мистическая сила, желая потешиться, заливала уши воском, лишала слуха. Но уже в следующий миг ее растерзывал бесноватый неумолкаемый лай потрошителей, рокочущий за оврагами, и тут же оборванным припевом на него откликались другие, шныряющие неподалеку от станции Хайтвэлли.

Гав-ав!.. А-в-в… гав-в-в… ав!

«Перекликаются, спрашивают друг у друга, где можно без опаски ходить и искать пищу. Умные они, чертовски умные, людям у них учиться и учиться… — понимающе и с уважением расценил я. — Значит, не туфта это все… зверье вернулось. Насиделось в пещерах и подвалах, измучилось, сумело-таки уцелеть…»

Поправил омытую чужим потом картонную подстилку, подлил в крышку чая из термоса, заваренного нам в дорогу Джин, отпил, крякнул, взглянул на напарника: тот, завернутый в плащ, по-детски сопя, храпел с ружьем в обнимку на пенопластовой подложке в глубине вагона, елозил головой по рюкзаку-подушке, в беспамятстве чесался, как блохастая собака.

— Вот кому позавидовать-то надо, — и следом без какой-либо корысти в голосе: — Едва голову где-нибудь приклонит — спит без задних ног, десятый сон видит, точно безгрешное дитя, — удобнее обустроился на животе, крепче прижимая к плечу приклад винтовки. Лай вскоре перемежевался с воем, рокотал звонче, ручьисто. Хрупкое безмолвие, проигрывая им с разгромом, поднималось выше, шло, расшевеленное, по ночному сырому воздуху, резонировало неохотно и заторможенно. — У меня так не получается уже давно, а если и засну крепко — боль в ноге, зараза, возвращается, сводит до горячих слез…

Ав-в-в… Р-р-р!!.

Залпом выдул весь крепкий чай, скривившись от ломоты в зубах, без суеты опустил на глаза немалый по размерам, найденный еще давно, у Кипящего Озера, в рюкзаке База, ПНВ с новыми батарейками, включил, всматриваясь сквозь разъезженные дверные створки. Темень, обступившая окружающее пространство, одномоментно сдвинулась куда-то круто вперед, заменилась тусклым смарагдовым цветом, приоткрывающим хоть и размытые, но вполне себе различимые обрисовки местности. Небо чудесным образом омылось темно-пурпурным оттенком, загустело, каракули наваристых облаков — и вовсе посинели, будто от холода, примерзли к одному месту. Ровный позумент горизонта ближе к востоку уже разгорался, сочился, наполнялся живицей — там, за долгой чередой рассыпавшихся по воле времени домов и сооружений, как эдемский плод, вызревал новый день, вбирал энергию еще не показавшегося людям солнца.

«Смешно самому себе признаваться, конечно, но такую красоту за свою прожитую переломанную жизнь еще не видел ни разу, — щелкнуло в уме, — всего навидался, чего только не нагляделся, а вот такого вот — нет, не доводилось. Обходит меня почему-то изящество земное стороной, одну только грязь мне являет да мерзость, от какой уже нутро все очерствело. А теперь вот решило, стало быть, порадовать, побаловать… через столько-то лет… — и тут же: — Отчего это вдруг? Чем заслужил, спрашивается?.. Или так… авансом расплатилось передо мной — мол, все равно скоро предстоит в ящичек сыграть…»

Хорошо слышное шелестение травы поблизости справа метлой вымело все фатальные мысли, затягивая назад, в жестокое настоящее, ошпарило потом спину и лицо, сдавило сердце до удушливого стона. Следом, утопая в ворчливом пыхтении и фырканье, болезненно зашуршала зернистая галька, осыпанная вдоль рельс, напряженно и сочно сломалась парочка-другая веток, с хрипом, рыча, зашумело вразброд дыхание около шести пастей — потрошители, избитые бичами голодомора, уловив наше тепло, запах плоти, расслышав храп, поднялись к железной дороге, опьяненные желанием скорейшего насыщения.

«Все-таки выведали, где мы есть… — опередила мысль, — еще с полминуты — и к вагону подойдут, а там, глядишь, и остальные сородичи подтянутся. Надо срочно будить Дина…»

И, вскочив лягушкой, прокравшись к двери, шепотом, но как можно слышнее позвал напарника:

— Дин!.. Ди-и-н!!. П-с-с!.. — Так и не получив ответа, вгляделся: напарник, посылая в меня заливистый сап, блаженно чмокал в беспамятстве губами, будто соской, безуспешно надрывался хрустнуть суставом большого пальца, никак не поддающегося на его хотение. Беззвучно сплюнув — мысленно отругал: «Говорил же, черт, не доводи себя до глубокого сна! В дреме оставайся! А если чувствуешь, что сейчас забудешься — лучше вообще глаз не закрывай! Просил же по-хорошему!.. Как человека просил! А он взял — и уснул! Да еще и сопит на весь вагон, как сытый поросенок!.. Беда…» — утайкой высунулся, огляделся: группа потрошителей, нюхая рельсы и шпалы, где мы однажды проходили, неукоснительно шла по направлению к четвертому вагону. — И стрелять-то как сейчас?.. Ну, раз пальну — а дальше? Пока целиться буду — сто раз задрать успеют. Они же ведь тоже не бараны на убое: стоять и ждать, пока по ним попадут, — не будут, увертливые все, засранцы, бегают. Тут бы, конечно, автоматом хорошо… очередью — вжик! — и все. Взять, может, а?.. Хоть прихватить с собой додумались…

Но волки передвигались очень быстро, рысью, по цепочке, часто разъединяли звенья: попасть в них даже из автомата — задача непростая и для опытного штурмовика. К тому же само оружие: довериться ему сейчас, когда оно пристреливалось в последний раз больше месяца назад, — неправильная и неразумная затея, граничащая с самоубийством — подвижные части при долгом бездействии, несомненно, обросли маслянистыми тромбами и грозили обязательным заклиниванием. Плюсом калибр, не вполне годящийся для боя волков, — другими словами, ничему путевому из такой стрельбы получиться не светит.

— Нет, не вариант, — пришел я к однозначному выводу, — тут надо их или отпугнуть как-то, или створки запирать, вот только без напарника здесь никак — руки все переломаю…

Не медля, внутренне поторапливая самого себя, кинулся к Дину. Теребя за плечо, будто какого-то подвыпившего проходимца, — начал будить, проговаривая:

— Проснись, Дин!.. Волки рядом!.. Не слышишь, что ли, горе-охотник?.. — Потом, одним ухом улавливая ближе подступающий рык потрошителей, — с удвоенной силой, яростью, затряс, чуть ли не крича: — Дин!!. Черт тебя возьми!!. Очнись уже, блин…

С десятого раза, но все же получилось растрясти — тот спросонья дернулся как ошпаренный, отмахнулся и, по-черепашьи отпрянув назад, — ткнул мне в живот дуло ружья. Чуть оклемавшись — заморгал, признавая, с облегчением дыхнул через нос, виновато улыбнулся, отставил оружие. В ночном видении глаза не по-настоящему истлели, залились черным глянцем, зрачки, почти не различимые, искорками носились по ним, излучали снежный отблеск. Просторный ворот плаща оттенял лицо, подчеркивал неестественную бледность щек, а капюшон, прикрывающий придавленные волосы, старил, туманил чернью веки, лоб. Сам весь потрясывался, отчего-то поджимал правую ногу, точно приготовился к прыжку с места, но не совсем понимал зачем.

Досыта наглядевшись на меня, напарник по-дедовски ссутулился, прислушиваясь к волчьему рычанию, заговорил трезво, заполошно, расстреливая вопросами:

— Близко совсем! Сколько их, Курт?.. Много? Считал? Видел?.. Отбиться успеем? — басовитый голос то затихал, то ломался, выдавал нотки животного страха, беспочвенной злости. — Как думаешь, Курт?.. А?.. — и вдруг поменял тактику, начал не к месту извиняться, искать оправдание: — Прости, я не удержался, заснул… Получилось так, извини…

— Ладно, что уж… — недовольно обронил я, выдавил холодную улыбку, — дело сделано. — Потом продолжил: — От волков отстреляться не получится, друг, — просто-напросто не успеем, поэтому давай-ка поднимайся и шуруй к двери — будем пытаться закрыться от них, пока еще не поздно.