Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов

же поселиться в Загряжске! Оставить обжитое Подмосковье и переехать к черту на кулички. На родину потянуло! От родины остались только Дрюня и еще с десяток стариков и старух, одногодков, для которых один интерес от министра – выклянчить что-нибудь, попросить взаймы или опохмелиться. Старый дурак! Сходил пару раз в магазин. И нарвался. В магазине, подошла к нему одноклассница. Пьяненькая, веселая бабка с сигаретой во рту.

– Не признал, женишок? – Старуха засмеялась, закашлялась. – Дай на бутылку водки, выпью за нас обоих…

Пучеглазов отвернулся, как бы не узнавая и не слыша пьяную. Но он узнал, он долгие годы помнил белокурую длиннокосую красавицу. Он целовал ее, провожал каждый вечер, он клялся, что любит ее до самой смерти…

– Гребуешь. – Старуха обиженно покачала головой. – Шишкой большой стал. Дворцы приехал строить… А мы люди простые. И нежадные. Хочешь пивка?

Люди в магазине смущенно хихикали, шептались и с любопытством глядели на Пучеглазова. Люди есть люди, как не порадоваться министру в интересном положении? Министр же еле доковылял домой, напился корвалола и бедный, несчастный впал в «ипатию». Боже, зачем люди превращаются в стариков и старух! После такой встречи впадешь не только в «ипатию», но завоешь, запьешь от огорчения. Нет, лучше умереть молодым. Любви к родине у Пучеглазова поубавилось.

Пребывая в «ипатии», министр решил позвать Дрюню, который доводился ему двоюродным братом. От него не могло быть никакой пакости. Во-первых, он не старик, а десятью годами моложе министра. Во-вторых, Пучеглазов был наслышан о героической и праведной жизни своего брата. Дрюня мог быть даже полезен министру в его нынешнем положении. Да и просто неприлично игнорировать близкого родственника.

Дрюня явился к Пучеглазову в каком-то странном одеянии. В длинной, ниже колен, черной сатиновой блузе, подпоясанной узким ремешком. В хромовых офицерских сапогах. Грива седых волос перехвачена на лбу мягкой веревочкой.

– Батюшки! – хлопнул в ладоши Пучеглазов. – Граф Толстой пожаловал!

Братья обнялись, поцеловались.

– Сколько же лет мы не виделись? – спросил министр. – Лет тридцать?

– Сорок два.

– Да… Сразу после школы я уехал в Москву… О тебе много слышал. Что сейчас делаешь?

– Скорблю о жене моей возлюбленной. Живу на кладбище, людей на тот свет отправляю…

Брат предложил Дрюне водки, тот отказался, но выпил холодного швебса.

– Мне нужен твой совет. Скажи откровенно, что обо мне говорят в Загряжске?

Дрюня смотрел на брата чистыми глазами. Конечно, он будет говорить откровенно, зачем спрашивать.

– Ты чужой.

Пучеглазов обиделся, враждебно посмотрел на Дрюню.

– Я тут родился, и вся родня, как и твоя, на три колена в этой земле…

– От тебя Москвой пахнет. От тебя слова чужие идут. Не жди от местных никакого сочувствия.

– Ну спасибо, утешил. В сочувствии не нуждаюсь и милости просить не стану. Я вам, дуракам, хотел помочь, для Загряжска большие средства пожертвовать.

– Ты, Дениска, и в школе таким был… Зачем хвалиться благотворительностью? Делай молча, не жди благодарности. Бог видит.

Министр засмеялся, понимающе похлопал брата по коленке.

– Вон куда хватил! В рясу облачился! Нет, не подумай, я церковь уважаю. Много жертвовал, и нашему монастырю тоже. Я не жду благодарности за это, но зачем дохлую кошку через забор бросать? В доме переполох, без света боятся спать. Эх люди-люди…

Денис Трофимович еще долго припоминал обиды. Распускают слухи, что он купил правительственную дачу «Шалаши» и устраивает там публичный дом с казино, рестораном и гостиницей. Разрешение получил у самого президента и плевать хотел на местную власть и протесты загряжцев. Опровергать эту чушь бесполезно, слухам здесь верят больше, чем властям. Еще не начавши жить на родине, бывший министр превратился в упыря, который спит и видит, как бы поинтереснее напакостить Загряжску и загряжцам.

Пучеглазов позвал Дрюню, чтобы тот повлиял на общественное мнение, чтобы люди воспринимали бывшего министра, как обычного пенсионера, рядового горожанина. Дрюня соглашался, поддакивал, но советовал «жить как все». То есть ходить по городу в простых штанах, пить пиво с таранькой вместе с загряжцами, заходить в церковь, общаться с монахами. «Жить как все» – значит, снести трехметровый забор и по утрам разговаривать с соседом через дорогу.

Денис Трофимович мрачно покачал головой.

– Э-э нет. Стекла побьют, обворуют… Знаем мы это дело.

– Тогда иди в монастырь, – сказал Дрюня и строго посмотрел на брата.

– Спасибо на добром слове, брат. Я как-нибудь без тебя разберусь…

На веранду быстро вошла молодая женщина.

– Деня, вызови шофера, я Борис Борисычу обещала быть, а от него в салон заеду…

Женщина говорила и просительно, и властно, и вместе с тем игриво.

Денис Трофимович расцвел и не скрывал радости перед братом.

– Дрюня, познакомься, Софья Ильинична, жена.

Дрюня поклонился, исподлобья разглядывая красавицу.

– А это брат мой, Дрюня, Андрей Васильевич…

Соня в свою очередь с любопытством смотрела на диковинного гостя.

– Ты не говорил, что у тебя есть брат в Загряжске.

– Двоюродный брат… Дрюню тут каждая собака знает, он герой и местная достопримечательность.

Соня еще раз задержала взгляд на Дрюне, улыбнулась мужу.

– Буду рада познакомиться ближе. Приглашай брата на обед.

Красавица быстро и грациозно исчезла за шторами. Пучеглазов, пряча глаза, покашлял в кулак.

– Вот, на старости лет… бес в ребро.

Дрюня промолчал и, попрощавшись, с облегчением вышел из усадьбы на улицу. Машинально перекрестился:

– Господи Иисусе… Как в заточении, в склепе.

Смотрителя кладбища Андрея Васильевича и штатного рабочего Тихона Палыча определили жить в прицерковном флигеле. В старинном кирпичном доме девятнадцатого века. В разные времена по надобности здесь была церковноприходская школа, потом размещался сельсовет, позже медпункт и госпиталь, еще позже киноклуб, спортзал, детский сад. Одно время здесь квартировал вместе с семьей председатель горисполкома. Тот самый, что распорядился сносить старинные мраморные надгробия и мостить ими тротуары на городских улицах.

Рабочий Тихон Палыч из местных, работал сторожем в городском универмаге. Обладал удивительной способностью носить в себе все городские новости. Кажется, он впитывал информацию ноздрями прямо из воздуха, из эфира.

– А вы слышали? – спрашивал он первого же встречного по утрам. – То-то и оно! Никто поверить не может…

А вечером, сидя на скамейке возле дома, говорил соседям многозначительно:

– Дождик снился, и блохи кусали. К покойнику.

На следующий день из этого дома выносили покойника. Тихона не раз одергивали:

– Не каркай!

Предупреждали. Уговаривали, били втемную. Новости из Тихона нельзя было закрыть, остановить, как нельзя закрыть бьющий из-под земли родник. Он страдал от этого, был гоним на работе, жена отказалась от него. И прозвище впечатали ему загряжцы – Гонимый. Из универмага его поперли за то, что он неправильно предсказал смерть директора. Рано