Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов

Когда собрался помирать, сколотил себе гроб, сделал крест из дуба. Прислонил к стенке в сарае, накрыл пологом. Умер дед через шестнадцать лет, в здравом уме и ясной памяти. На кресте собственноручная надпись «Любил жизнь и Господа моего».

…Стояла ранняя осень. На солнце припекало, а под тяжелыми кронами ясеней тянуло глубокой прохладой. От контраста света и тени рябило в глазах. Золотые блики от куполов веером прожигали тень. Сыро пахло лежалыми листьями.

Я шел к могиле недавно умершего товарища. Смерти ранней, бессмысленной, алкогольной. У свежего холмика, точно кто подсказал: оглянись. Сколько людей, с которыми ты соприкасался в жизни, лежит здесь. Живых, наверное, уже меньше. С годами сужается круг. И сочувствия, утешения ищешь все больше не у живых – у мертвых. Оттого и тянет, невыразимо влечет на погост. Тихие понимающие улыбки на эмали. Улыбки без плоти. Мощи выше любви. Их обкладывают золотом, выставляют в храмах, ими утешают живых. Мертвые живут с нами.

В дальнем углу, у кирпичной стены, на скамейке сидела женщина. Что-то знакомое было в опущенных на колени руках, в наклоне головы. Я подошел.

– Здравствуй, Зинаида!

Она живо повернулась, мелькнувшее недоумение погасло в больших влажных глазах.

– Здравствуйте.

За оградкой две могилы, две фотографии: Иван и Татьяна Жеребцовы. Я снял кепку. Судьба улыбнулась им на склоне лет.

– Мама умерла неожиданно, во сне. А папа… Он стал отмечать в календаре каждый прожитый день и объявлял нам с радостью, что во сне мама зовет его. С радостью и ушел.

Постарела Зинаида. Резче обозначились складки вокруг губ. Из-под черной косынки выскользнула седая прядка. Она встала, я молча пошел за ней.

– Вот жаль моя…

Зинаида перекрестилась, вздохнула, достала из сумки платочек. Боже, мы стояли у могилы неувядающей Антонины Светличной!

– Когда? Что случилось?

Зинаида просто и грустно рассказывала об Антонине, прикрывая платочком рот, как от зубной боли.

– Она как сестра мне… Она и родители, самые родные. Я ее знала лучше себя. Как мать ребенка. Однажды она сказала: «Зинка, ты старше меня! Капризная, вредная, кипяток. И чистая, искренняя».

Антонина, по словам Зинаиды, не могла пережить предательства Дрюни. Пережить его вызывающий роман с полоумной певичкой, с Кларисой. Ревность задушила. Казалось бы, кто он – муж? Любовник? Ни то, ни другое, а все же, все же…

Дрюня, конечно, кобель, но кобель не женится, он везде свой и ничей. Предательство Дрюни ранило Антонину в самое сердце. Его забубённая жизнь была частью ее беспутной жизни, оба нужны были друг другу.

Как можно, не считаясь с ней, Антониной, оставить Загряжск ради бабы? Пришел бы, дурак, к Антонине – живи сколько хочешь бя прогоняли когда, отказывали? Пропал человек! Кроме Антонины, никто тебя не поймет, не услышит.

Мало того, что уехал, он вернулся с певичкой в приют Зинаиды, в дом, где жила Антонина! И в упор не видел ее. Нянчился с певичкой, в рот заглядывал. Одно сдержало тогда Антонину – майор Миша. Она покусывала его острым язычком, пошучивала, подсмеивалась. Но первая же защищала от нападок отца Амвросия.

Смерть бывшего танкиста ударила ее наотмашь, вышибла из колеи. Антонина выла на похоронах и зло грубила всем, кто к ней приближался. Не пощадила и Зинаиду.

– Твоя богадельня – задрипанный курятник! – кричала она, хмельная, на поминках. – Мокрые курицы и общипанные петухи. Один майор был человеком… Такого орла погубили! Никому нет прощения! Ни мне, ни тебе, Зинка! Закрывай богадельню, это насмешка над человеком. Я ухожу, Зинка! Ухожу, ухожу…

Прощай, Антонина! Лучшие порывы души ты отдала другим, не оглядываясь. В Загряжске стало холоднее без тебя, мы это чувствуем у твоего казенного холмика.

И еще к одной могиле подвела меня Зинаида.

На черном гранитном прямоугольнике, запрокинув голову, белозубо смеялась счастливая женщина. Мордовицына Клариса Павловна. Господи! Несравненная Клариса, божественный голос, последняя любовь нашего загряжского рыцаря. Блиставшая когда-то в Большом театре, упокоилась она на древнем казачьем погосте. Бог поцеловал ее напоследок, одарив любовью удалого атамана Дрюни.

– Он любил ее без памяти, – вздохнула Зинаида. – Уже больную, безумную, носил на руках, кормил из ложечки. И плакал вместе с ней. Такой любви я не замечала даже у родителей, а уж они любили друг друга…

С грустными мыслями возвращался я домой. На конечной остановке стояли трое приезжих, видно, паломники. С сумками, рюкзаками. Один из них, в старомодном драповом пальто, в очках с толстыми линзами, деликатно обратился ко мне:

– Позвольте спросить. Как нам найти матушку Зинаиду?

И, покашляв в сухой кулачок, уточнил:

– Приют матушки Зинаиды.

Я сказал, как пройти, и в свою очередь спросил, откуда они. Странники охотно отвечали. Человек в драповом пальто по фамилии Кронус, инженер-физик из Рязани, еще несколько лет назад работал на оборонном заводе. Попал под сокращение, долго сидел без дела. Родственник взял его в свой магазин стройматериалов. Через полгода у бывшего инженера случилась недостача, приличная сумма. Продал квартиру, семья ушла в коммуналку, хозяин остался на улице. Жил где попало. В брошенных садовых домиках, в подвалах, на вокзале. Кто-то подсказал, что в Загряжске есть приют для бездомных.

Второй странник, одетый на вырост, с чужого плеча, казался подростком. Маленькое лицо, хитрые глазки, загадочная улыбка. Все зовут его Вальком. Он исколесил всю Россию, пожил в разных монастырях. На вокзале познакомился с Кронусом, пристал к нему.

Третий спутник – дедушка лет семидесяти, Лазарь Пахомович, высокий, костистый, с большой белой бородой. Набожный, работящий человек. У него в сумке топор и ножовка. У Лазаря Пахомовича смолоду охота к перемене мест. Он везде востребован. С утра до вечера пилит, строгает, стучит молотком. Но долго нигде не задерживается, скучает.

Все трое поинтересовались, какие порядки в приюте, как кормят, строга ли хозяйка. Я коротко отвечал. А насчет хозяйки…

– Хозяйка имеет дар видеть человека насквозь. Обмануть ее никак невозможно. Впрочем, убедитесь сами.

– Э-э! – весело присвистнул Валек. – Видел я таких! Это не по мне, да и не люблю богадельни. Нет, я лучше с местными, с населением. Привет!

– Мотылек! – улыбнулся дедушка, глядя вслед Вальку. – Легкий человек. Ну, пойдем что ли. – Он слегка подтолкнул задумавшегося Kpoнyca. – Пособим матушке Зинаиде.

Пантеон

1

На старости лет Дрюня остался бобылем в своей хате. С утра до ночи один как перст, и душа сомлела от мыслей о самозабвенной жизни с Клариссой. Теперь она спокойно лежит на погосте в Загряжске, а Дрюня кукует один на белом свете. С горя он стал рыть могилы