Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов

class="p1">– И про Кандагар. Впрочем, Насима была… В Кандагар я уеду насовсем. Скоро уеду. А пока погуляю. Прощай, убогая Россия!

Майор Миша решительно тронул коляску к выходу.

20

На Покрова был ясный солнечный день.

В воздухе серебрилась паутина. Навевая грусть, тихо шелестели на деревьях подсохшие листья. В Загряжск съезжались туристы, паломники, детвора. Казаки в крестах и лампасах пили пиво, шумно ходили по улицам, подтягиваясь к собору, где уже началась праздничная служба.

Праздник играл в жилах майора Миши. Мягко, как на легковушке, подрулил майор к арке собора и громко здоровался со всеми подряд, привлекая к себе внимание. На нем был парадный китель с медалями, из-под пилотки волнился черный с серебром чуб и остро блестели отчаянные глаза. Смугл, крепок, красив был майор Миша на празднике Покрова. В картонную коробочку рядом с коляской люди щедро сыпали мелочь, бросали купюры, иногда крупные. Именно в такие дни бывший танкист сказочно быстро богател. В обед, где-нибудь на пойме под старыми вербами в окружении свиты, майор Миша весело командовал парадом.

– Сколько у нас штыков? – Танкист строго оглядывал станичников, всегда крутившихся возле него в ожидании выпить и закусить. – Семеро? Так! Десять бутылок водки, два кило колбасы и банку огурчиков, живо!

В этот день небритые собутыльники сидели на корточках возле штакетника, терпеливо и уважительно глядя на картонную коробку, на празднично веселого майора.

– В Кандагаре все спокойно, господа! – Бывший танкист приподнимался на культях и кланялся туристам. – Привет из Кандагара!

Коробка быстро наполнялась, Миша ловко опрокидывал ее в целлофановый пакет и опять завораживал туристов.

К воротам, к самой арке собора, подъехал черный лимузин. Из него медленно высунулись, стали на землю старческие ноги.

Иерарх поднял голову к куполам, перекрестился и мелкими шажками засеменил к собору. Лимузин сдал назад, к стоянке, и легко зацепил инвалидную коляску. Майор Миша мячиком вылетел из нее и больно стукнулся затылком об асфальт…

Кто никогда не был в Кандагаре, вряд ли поймет, на что способен танкист, пусть бывший, даже без ног. Туловище сделало бросок к опрокинутой коляске, и в руках майора сверкнули две бутылки водки. Через секунду они брызнули осколками на лобовом стекле лимузина.

– Привет из Кандагара!

Еще две бутылки пробили боковое стекло. Последняя бутылка из боекомплекта майора угодила в спину убегающему шоферу.

Иерapx, оборотившись на полдороге к собору, растерянно крестился. Толпа туристов завопила, приветствуя действо, многие хлопали в ладоши.

Патрульно-постовой уазик, стоявший невдалеке, мгновенно подлетел к отстрелявшемуся майору, два сержанта пустили в ход дубинки. Туловище и коляску затолкали на заднее сиденье, машина рванула, взвизгнув колесами.

21

Наутро на задах огорода, в рыхлой свежей пашне увидела Зинаида майора Мишу. В грязи, перемешанной с кровью, вытянув кулаки вперед, с перекошенным от муки ртом, закоченел майор в последнем броске, последнем крике.

Всю ночь, двенадцать километров, упрямо ползло туловище к Загряжску, к жилью. До костей стерлась кожа на локтях и коленках, резко выделилась свежая седина на висках. Можно догадаться, какие слова рвались из груда майора, но живые уже их не услышат.

Зинаида с Антониной обмыли тело, одели в чистое, постояльцы приюта простились с несчастным. Отпели майора в кладбищенской церкви. Упокоился он под старым кленом, рядом с писателем, прибившимся к Загряжску и счастливо прожившим остаток лет в ветхом казачьем курене. Может быть, Миша уже познакомился с соседом и не спеша рассказывает ему забубённую жизнь свою.

…Загряжский погост. Еще после войны с немцами здесь стояли старинные надгробия. Скорбящие девы и ангелы с трубами из белого и розового мрамора. Надтреснутые урны. Рыцари-усачи с кривыми саблями. Точеные из дикого камня кресты. Чугунные и гранитные плиты с церковнославянской вязью, помеченные XVII – ХVIII веками. Была даже бронзовая конная статуя на могиле лихого атамана.

В середине прошлого века загряжский горисполком принял решение использовать каменные надгробия для мощения тротуаров и ремонта разбитых уличных дорог, кое-где во дворах еще сохранились могильные плиты, спрятанные набожными загряжцами до лучших времен. Десятка два надгробий передали в музей.

Разграбленное кладбище запустело, обросло хламом. Время наложило свой отпечаток. Теперь не увидишь каменных плит. Местный комбинат штампует жестяные пирамидки с проволочными оградками. А все больше – самодельные деревянные кресты с табличками. Грустно…

С годами чувствительнее душа. И нынешняя весна, и смерть майора Миши затронули давно забытое, невозвратное. Я чаще стал бывать на кладбище. Просто так. Молча походить по узким дорожкам. Постоять, запрокинувши голову, повздыхать, потрогать дубок у безымянного изголовья…

Слышал, как оттаяла и запахла кора на старом тополе, как проснулись первые мухи. Подолгу смотрел на закат, на медленное смещение облачной гряды, схваченной снизу металлически ясным светом. До сердечной боли вслушивался в далекий журавлиный клекот. Среди ночи вставал смотреть на луну, на ее золотую роскошь в тишине полей, в царстве запахов цветущих садов и одинокого исступленного выщелкиванья соловья. И плакал такими обильными легкими слезами, как не плакал давным-давно.

Вот как устроен человек! Когда молод и здоров, то не чувствуешь естественного желания поднять голову и смотреть на ночное небо, не замечаешь, как проклевываются первые почки. А теперь… Теперь не могу сдержать слез, слушая человечьи крики кукушки в пойменном лесу. Слава богу, что можно поплакать, просветлить душу, встать на рассвете, увидеть восход солнца.

Недавно в приделе кладбищенской церкви нашли несколько старых могил. По остаткам разбитых надгробий установили имена славных сынов Загряжска. Нашлись потомки, даже в Америке. Собрались в Загряжске, прикинули средства, на которые можно восстановить надгробия. Местный архитектор нарисовал план-макет, оставив место для новых почетных захоронений. К пожертвованиям потомков добавили бюджетные деньги, и немалые, чтобы все кладбище привести в божеский вид. Святое дело благословил загряжский архимандрит.

О пантеоне напечатали в газетах, потянулись паломники, туристы. Заговорили о престижности и об установлении цены за место на кладбище.

Большой начальник из области, назовем его Голова, приехал со свитой, походил вокруг церкви, потоптался в приделе, ткнул архимандрита пальцем в живот и показал выразительно:

– И я хочу тут…

Шутливое пожелание государственного человека уважили. Архимандрит осенил крестом место:

– Здесь с Божьей помощью будет склеп.

В густой бороде священнослужителя, будь Голова поумнее, мог уловить усмешку: дескать, долгонько-то не томи…

Первым в обновленном приделе похоронили загряжского казака, старожила. Дедушка юнкером присягал государю-императору и сохранил монарший подарок – пасхальное яйцо. Породистого седовласого старика с иконописным ликом рисовали художники, фотографировали. Он был набожен, всю жизнь работал конюхом. Пел в церкви и читал псалтирь у покойников. Пережил старуху, шестерых детей.