Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов

В Загряжской средней школе появился ученик Вячеслав, сын бывшего атамана, смотрителя Загряжского погоста и будущего Пантеона.

6

В дом смотрителей заглянул церковный служка:

– Андрей Васильич, вас батюшка кличут.

Дрюня застал своего друга в глубоком унынии. Отец Амвросий кутался в большой клетчатый плед. В маленьких глазках таилась боль, обида.

– На дворе теплынь, тенета летят, а тебя лихоманка бьет. Что стряслось, друже?

Батюшка откинул плед, подставил плечо для поцелуя и горестно сказал:

– Двадцать лет служу в этой церкви, пора и честь знать. Собирай, отец Амвросий, свою котомку и посох в руки… Старый знакомый в епархии по секрету поведал, что высылают меня в Закордонный скит. Там спасается один послушник, и я к нему в товарищи. Проститься с тобой хочу. Я тебя люблю и дружбу нашу многолетнюю ценю, как драгоценный подарок…

Дрюня онемел и не мог подыскать подходящих слов.

– Как проститься? Ты не арестант, не преступник…

– Арестант, арестант… И преступник. Клятвопреступник.

– Что ты несешь, батюшка? Кого ты зарезал, из кого душу вытряс?

– Себя зарезал, Дрюня, собственными руками…

– Рассказывай!

Жизненная драма отца Амвросия чувствительна и полна страстями, язык же человеческий скуп и ограничен. Вместе с отцом Амвросием мы постараемся рассказать о крушении молодых надежд и обретении твердости духа простыми житейскими глаголами.

– Я нарушил обет безбрачия, – торжественно начал рассказ отец Амвросий. – Я давал его высоким иерархам при возведении в сан священника. А сейчас тайно живу с невенчанной женой. В епархии узнали об этом, и сегодня-завтра явится владыка судить меня. Не ропщу и приму смиренно суд его. Но тебе говорю, друг мой, и Господу моему: не раскаиваюсь и не сожалею! Я люблю мою женщину и на костре не откажусь от нее! Да, кощунствую! Тяжек грех. Но не запечатать уста мои! Люблю и не отрекусь!

Отец Амвросий разволновался и не мог продолжать. Дрюня дал ему воды, уложил на кровать и сел рядом. Батюшка долго лежал с открытыми глазами и задремал.

Женщину, которая жила в домике отца Амвросия, знали все. Григорий, так звали в миру отца Амвросия, вместе с ней играл в куклы и ходил в детсад, а потом в школу. Они сидели за одной партой, и лучше друзей не было в школе. Девочку звали Люся, и она верховодила в дружбе с Григорием. Он же охотно подчинялся, даже подыгрывал капризам командирши. Всюду они были неразлучны, всегда ходили вместе. В школу, в лес на Троицу, в кино, на Дон купаться и просто от нечего делать болтали через забор.

Григорий был мал ростом, худ, но, как бы в награду за тщедушное слабое тело, природа подарила ему большие, тихие и выразительные глаза. С длинными, длиннее, чем у Люськи, густыми ресницами. Люська была выше ростом, крепче телом, гибче и проворнее своего друга. Разница, мало заметная в детстве, с годами бросалась в глаза. Люська выглядела старше, взрослее, степеннее.

Он с ужасом замечал, как она стала смущаться, опускать глаза, сторониться его взгляда. Заметил новую привычку останавливаться посреди их разговора, замолкать и смотреть перед собой невидящими глазами. На шее и на висках, как у взрослой, колечками курчавились волосы, над пухлой капризной губой появился темный пушок. Однажды, играя в мяч, нечаянно, вскользь коснулся ее груди… Упругий дрожащий холмик под тонким сарафаном обжег руку! Боже, как сверкнули ее очи! Нет, это не Люська, не девчонка, это сошедший откуда-то с облака отрок-серафим с жутким, по-взрослому откровенным взглядом.

Дружба кончилась. Начался самый мучительный для Григория период его жизни. Внешне все продолжалось как прежде. Вместе ходили в школу, по вечерам бродили по Загряжску, разговаривали ни о чем, томились, мечтали. Однажды Люся спросила осторожно:

– Ты что, в церковь ходишь?

– Хожу.

– И в Бога веришь?

– Верю.

– Давно?

– Недавно.

Люся надула губки, словно упрекая друга в скрытности.

– А я попов не люблю…

Григорий с горечью стал замечать, что Люся старалась во всем противоречить ему. Хочу – не хочу, люблю – не люблю, хорошо – плохо, стрижено – брито. Люся стала одеваться, как взрослые девчонки. Короткие юбочки, тугие майки, большие сережки, золотые цепочки. И чрезмерно употребляла косметику, прямо окуналась в нее с головой. Около Люси стали крутиться старшеклассники и вовсе взрослые парни. Григорий не раз слышал очень смелые разговоры с намеками, с матерком. Однажды не вытерпел, встрял… И, конечно, получил. Долго носил кровоподтек под глазом. Не успело зажить – встрял еще, посерьезнее. Он уже открыто шел против взрослых парней на глазах у Люси. Нарывался на крепких ребят. И они на глазах у Люси безжалостно били его по голове. Он смотрел вслед улетающей «Яве» с Люськой на заднем сиденье, с его Люськой, сцепившей замком руки на торсе Ваньки Кучерявого и щекой, влипшей в его кожаную спину.

– Я и не догадывалась, что ты такой драчун, – удивленно говорила Люся, разглядывая на следующий день синяки на его лице. – Ты, Гриша, поаккуратнее..

Григорий закрывался на сеновале, плакал и молился. Стискивал зубы.

– Все равно ты будешь моей…

После школы Люська вышла замуж за футболиста Ваньку Кучерявого, а Григорий поступил учиться в духовную семинарию и уехал в Сергиев Посад.

Кто не любил, не испытал сердечных мук и томление влюбленного сердца в юности? Нет, в отрочестве! Еще незрелые, преувеличенно роковые и гибельные для возраста страсти заслоняют весь белый свет, застят солнце, отвергают правильное и разумное. Совсем нешуточное это дело – любовь в отрочестве.

Слава богу, жизнь и безжалостное время остужают страсти. Сердечные раны исцеляются, и кожа становится толще, и человек мудреет. Когда Григория рукоположили в священники, Люся родила третьего пацана. Он похоронил свои страсти и дал обет безбрачия. Новонареченный батюшка, отец Амвросий, вернулся служить в Загряжск, в открывшемся приходе прикладбищенской Александровской церкви…

Отец Амвросий крестил третьего малыша Люси, нареченного Григорием. Отец, Ванька Кучерявый, лихо подкатил на «Яве» в самом конце обряда, немножко хмельной, веселый, радостный. Он взял на руки Григория, кто-то несколько раз щелкнул фотоаппаратом. Счастливый отец высоко поднял сына над головой:

– Этот будет мне смена!

Вскоре отец Амвросий отпевал лучшего загряжского футболиста, лихого байкера Ваньку Кудрявого. Мотоциклист ночью влетел, впечатался в автоприцеп, брошенный без габаритных огней на обочине пустынной дороги.

Люся стала ходить в церковь, часто стояла на могиле мужа в темном платье, в черной косынке. В поминальные дни приходила с цветами на службу. Крестилась, шептала молитвы, зажигала свечки у иконы. Потом долго сидела в оградке у могилы.

Беда не ходит одна. Через