Нашествие 1812 - Екатерина Владимировна Глаголева

для Луизы делились только на две категории: добрые и недобрые. Немцы, русские, лютеране, православные – какая разница? Не это определяет характер. Родная мать бранила и даже поколачивала свою старшую дочь, мстя почему-то именно ей за свою неудавшуюся жизнь и бедность, во всём Штутгарте Луиза Гааг, дочь делопроизводителя в казенной палате, не нашла бы сочувствия, а Иоганн… нет, не так: Иван Алек-зее-витш приласкал ее. Да, конечно, эти ласки были небезответны и еще усугубили ее положение, потому-то ей и пришлось бежать из Штутгарта, обрезав волосы и переодевшись лакеем, благо живот еще сильно не выпирал. Но он ведь не бросил ее, как поступил бы какой-нибудь немецкий дворянчик, натешившись бедной девушкой! Он привез ее в Москву, поселил вместе с собой, а когда этой весною родился их сын, нашел ему кормилицу, няню, дал красивое имя Александр и такую чудную фамилию – Herzen, «дитя сердца». Да, Иван не может на ней жениться, их столько всего разделяет: ему сорок пять, ей шестнадцать, он – столбовой дворянин (Яковлевы состоят в родстве с Романовыми – императорской фамилией!), она безродная, он православный, она лютеранка, он широко образован, она лишь освоила грамоту, он даже не может брать ее с собой, когда выезжает в общество. Но разве это так уж важно? Он добрый.

Правда, Луиза уже достаточно взрослая, чтобы замечать относительный характер вещей. Добр к ней не значит добр ко всем. Слуги в доме Яковлева боятся его и цепенеют под его строгим взглядом, Луизе уже не раз приходилось заступаться перед ним за какую-нибудь горничную, разбившую фарфоровую безделушку, или камердинера, небезупречно вычистившего сапоги. Люди (в России «люди» – не господа) любят Луизу, потому что она добра к ним, но не любят немцев вообще, грубо смеются над ними и французами. Как будто все немцы одинаковы! Неужели все таковы и не могут быть добры постоянно и безусловно? Луизе рассказывали, что князь Петр Вяземский, добрый барин (он, кажется, поэт), не любит кошек. Как можно не любить кошек? Они такие милые… Или вот император Наполеон. Он так любит свою жену (тоже Луизу) и не чает души в маленьком сыне, однако гонит людей на войну, где их убивают. Разве это добрый человек?

* * *

Сидя верхом, Мишель Ней разглядывал в подзорную трубу стены Смоленска. Каменные, старинные, всё еще мощные, полтора десятка башен… Но как знать? В Эльхингене ему удалось одним-единственным выстрелом пробить стену старого кладбища; солдаты захватили город, устремившись в атаку через «дыру Нея». Сунув руку в карман, маршал достал оттуда понюшку табаку. Князь Понятовский предложил вчера, когда будут пить за здоровье Наполеона, дать по Смоленску три залпа изо всех батарей, а потом броситься разом со всех сторон и сорвать этот «прекраснейший букет» в подарок имениннику. Наполеон узнал и запретил им это делать: он намерен дать здесь генеральное сражение, которое русские будут вынуждены принять. Но почему бы не захватить и город? Император будет здесь через час, он получит свой подарок вовремя.

…Лошадь свели со двора, христопродавцы! Отец Никифор Мурзакевич, священник Одигитриевской церкви, застыл, пораженный в самое сердце людским коварством. Смоляне спешно покидали город; он тоже, по слабости душевной, купил себе лошадь, чтобы вывезти старуху-мать и семерых детей, и на тебе – ночью увели! Весной жену похоронил, теперь война приключилась – сколько испытаний посылает ему Господь…

Люди бежали по улице к Соборной горе: французы идут! Тремя колоннами! Оставив детей дома, отец Никифор поспешил через Блонье к Королевской крепости, откуда уже доносилась стрельба.

Этот бастион был построен еще при Сигизмунде III, когда Смоленск находился в руках поляков. Теперь польские уланы лезли в ров от оврага у Свирской церкви; от Солдатской слободы и соляного амбара к крепости приступали французы; русские солдаты палили в них из ружей, и те тоже стреляли. Шум, дым, крик… Обыватели стояли в сторонке, томясь от тревоги. Как только кто-нибудь падал у стены, к раненому бросались люди; женщины с плачем снимали с себя передники и платки – раны перевязать, потом горемычного подхватывали и уносили в безопасное место; отец Никифор с крестом подходил спросить, не нужно ли утешение.

«Vive l’empereur!» – послышалось от Киевской дороги. С башни Молоховских ворот Багратиону было видно, как французская колонна, поворачивая вправо, дефилировала мимо Наполеона, сутуловато сидевшего на белом коне. Это подошел корпус маршала Даву. Вот Бонапарт пустил коня вскачь вдоль рядов своих солдат, однако быстро повернул обратно, когда стрелки, засевшие в Чертовом рву за Авраамьевской башней, открыли огонь. Так его, ребята! Молодцы!

Овладев предместьями, французы бросились в крепостной ров; стрелки и ратники швыряли в них камнями, а тех, кому удавалось выбраться, хватали солдаты, скрытые по стенным муркам, и отводили к генералу Коновницыну.

Русская пехота, отстреливаясь из-за укрытий, шаг за шагом отступала из Офицерской слободы ко рву с деревянным мостом, перекинутым к Молоховским воротам, и пушками на земляном бастионе. Неверовский приказал сжечь форштадт, захваченный французами; несколько охотников взяли у артиллеристов пальники, со всех ног побежали к домам, где засел неприятель… Из пылавших домов выскакивали люди; французов брали в плен, поляков убивали. Повсюду кипела рукопашная; к неприятелю беглым маршем подошло подкрепление, намереваясь штурмовать ворота. «Ребята, в штыки! Ура!» Французы повернули обратно – за сгоревший форштадт, за овраги; вместо них оттуда полетели ядра; Неверовский приказал своим подниматься на стены.

Генерал Раевский объезжал позиции, подбадривая новобранцев: «Ай да новички! Каково с французом ознакомились!» Ему отвечали широкими улыбками и криками: «Рады стараться!»

Свист, грохот, звон битого стекла, треск горящего дерева!.. Прижимая к груди детей, женщины с криком и плачем бежали к Успенскому собору искать спасения у Заступницы; скоро в храм, как сельди в бочку, набились люди разного звания, захватившие собой все пожитки, какие могли унести. Печеного хлеба почти никто не имел; грызли яблоки, благо год на них выдался урожайный.

…Неужели Смоленск придется оставить? Произнеся про себя эту фразу, Барклай-де-Толли почувствовал озноб среди летней жары. Но как иначе? Позиция у Смоленска крайне невыгодна, Наполеон имеет превосходящие силы, он может обойти русскую армию с востока. Михаил Богданович продиктовал приказ Багратиону идти к Валутину на большой Московской дороге и стеречь французов там. Раевский – опытный генерал, до вечера он продержится, а там… там посмотрим.

…Раевский спал на террасе над Молоховскими воротами. Его разбудили; он сел, уставившись оловянными глазами на незнакомого офицера, который повторил ему еще раз, что он квартирмейстер корпуса Дохтурова.

– Слава Богу, нас сменяют!

Генерал Паскевич обошел с квартирмейстером каменный город и земляные бастионы,