Нашествие 1812 - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Услышьте голос матери, поляки!
Придите, старики – вы помните меня!
По чьей вине лежала я во мраке?
Признайтесь детям, голову склоня!
Не сила чуждая – раздоры погубили
Обычай праведных и доблестных мужей!
Предатели страну свою зорили,
Радея о себе, но не о ней!
Пусть их злодейство станет вам уроком,
И вас в объятья снова я приму.
Очистившись в мучении жестоком,
Мечом из света разгоните тьму!
Билеты в партер и на балкон стоили по рублю серебром; весь сбор от представления предназначался для минских военных госпиталей. Получив распоряжение открыть еще два госпиталя на две тысячи коек каждый, в Минске и Борисове, Брониковский завел особую книгу для пожертвований, первую запись в которой сделала княгиня Радзивилл, передавшая безвозмездно тридцать бочек ржаной муки, две бочки крупы, десять волов и двадцать баранов. Но этого было очень мало. За четыре дня до праздника в «Ежедневной минской газете» напечатали письмо редактору от какого-то приезжего поляка, который из любопытства осмотрел госпитали для раненых французских солдат и вышел оттуда с чувством гнева и возмущения. Постели были жестки, убоги и грязны, самый вид их вызывал отвращение, лекарств, бинтов и корпии не хватало. Стыд и позор! Так-то мы выражаем благодарность нашему избавителю?.. Деньги от продажи билетов и программок собирались потратить на одеяла, простыни и матрасы.
С наступлением темноты вспыхнула великолепная иллюминация. На фасаде дома генерал-губернатора появились огромные триумфальные ворота, украшенные транспарантом с изображением Марса в колеснице, гнавшего перед собой Страх. Отдельная картина на балконе изображала белого польского орла с подписью из оды Горация: Nec viget quidquam simile aut secundum – «Кому нет ни подобия, ни сходства». На колоннаде дома интенданта поместили картину с Кастором и Поллуксом, сидевшими верхом; на щите одного был французский орел, на щите другого – польский, а сверху можно было прочесть французское двустишие:
Au milieu des combats, dans une paix profonde,
Ils seront en tout temps les modèles du monde.[23]
На доме администрации Минского департамента Наполеон представал в образе Юпитера, спускавшегося среди молний на золотом орле, тогда как опутанные оковами Коварство и Злость с погасшими факелами в руках падали в разверзшуюся под их ногами пропасть. Геркулес высекал в скале строку из «Энеиды»: Parcere subjectis et debellare superbos – «Ниспроверженных щадить и усмирять горделивых»; у его ног лежал растерзанный труп московского орла, а гений Польского королевства уносился к небесам, взывая к богам о милосердии. На одной из стен Ратуши сиял Храм Славы, гений Бессмертия украшал его портретом императора, польская надпись под которым гласила: «Этот образ останется здесь на память на вечные времена». Крылатая Слава выдувала имя Наполеона из своей золотой трубы, а на ступенях храма возлежал гений Войны: «Для возрожденной Родины его покровительство так же необходимо, как река для нивы». На другой стене поляки разных сословий окружили древнюю пирамиду с вензелем Наполеона в кольце из звезд, принося венки своему избавителю. На третьей стене горели польский Орел и литовская Погоня, окруженные воинскими знаменами. Комендант, полковник жандармерии, епископ Дедерко, аптекарь Домбровский – все первые лица в городе словно соревновались друг с другом в украшении своих домов. Капеллан Жилинский вывесил в окнах своей квартиры целых три транспаранта, прославляя Наполеона на латыни и по-польски; транспарант на синагоге с изображением пылающего жертвенника и вензеля императора был снабжен текстом из Торы. На улицах шло веселье с песнями и танцами, а завершился праздник маскарадом (тоже в пользу военных госпиталей), собравшим шесть тысяч человек. В графе «приход» своей книги пожертвований Брониковский смог проставить солидную сумму: десять тысяч и один злотый и один полгрош.
На следующий день в театре давали полюбившуюся полякам старую комедию Немцевича «Возвращение депутата». После поднятия занавеса со сцены объявили о победах неаполитанского короля, захватившего Красный, и князя Шварценберга, выбившего русских из Кобрина, вызвав бурю восторга и многократные крики: «Vive le grand Napoléon!»
* * *
Саше Бенкендорфу с трудом давалось письмо на русском языке, но не писать же донесения по-французски, когда твой отряд действует в тылу неприятеля! Кое-как разобрав его каракули, Серж Волконский, назначенный дежурным штаб-офицером при отряде барона Винцингероде, отправился доложить, что в Поречье с помощью усердных и храбрых жителей были захвачены полторы сотни пленных, а отряд Бенкендорфа ушел на Белый – по сведениям от мужиков, покинутый своим населением. Помещики и исправники просят узнать, можно ли им вооружить крестьян, чтобы систематично действовать против общего врага, – не выйдет ли из этого какого-нибудь замешательства?
Отряд Фердинанда Федоровича Винцингероде, которого казаки быстро перекрестили в «Винцо в огороде», насчитывал всего две тысячи человек: четыре казачьих полка, Казанский драгунский и два конных орудия. В ожидании наступления соединенных армий барон получил от главнокомандующего приказ тревожить неприятеля постоянными набегами. Разбив отряд на несколько партий, Винцингероде посылал их во все стороны, и это, судя по донесению Бенкендорфа, приносило свои плоды. Пока Сашина партия промышляла к северу от Смоленска, барон с главными силами находился западнее. Близ Бабиновичей к нему явились несколько евреев, захватившие курьера с почтой из Парижа к Наполеону. Ага, значит, Бонапарт уже не в Витебске! Должно быть, там оставлен только малый гарнизон, магазины и госпитали. Вот бы завладеть Витебском, когда Барклай и Багратион ударят на француза из-под Смоленска! Пленного курьера вместе с депешами отправили под конвоем в Петербург, а евреи остались при отряде, тем более что старший из них назвался лекарем – пригодится. Возвращаться домой для них было смерти подобно: в их местечке стояли французы.
* * *
Все люди
