Нашествие 1812 - Екатерина Владимировна Глаголева

не выдать своих мыслей. Точны ли сведения о неприятеле? Не останется ли Смоленск без всякой защиты, если обе армии выступят в поход по северному берегу Днепра? Наполеон вполне способен зайти с юга. Багратион распорядился послать в Красный генерал-майора Неверовского в подкрепление генерал-майору Оленину, но Оленин командует новобранцами, и дивизия Неверовского наполовину состоит из рекрутов – не самый надежный заслон на подступах к Смоленску. Однако общий хор был – атаковать!

…В последнее время Алексею Петровичу Ермолову приходилось бороться с чувствами, каких он прежде за собой не замечал. Он солдат, с семнадцати лет в боях, где только не побывал – от Дербента до Аустерлица, знал и победы, и поражения, приучил себя не опьяняться первыми и не унывать от последних, но только сейчас, на Смоленщине, он вдруг осознал, чем обернется неудача: они отдают в руки неприятеля свою землю, покидают ему на поругание братьев и сестер своих, отцов и матерей, жен и невест. Здесь, на этой земле прошла его юность, сюда приезжал он к брату Саше Каховскому, к нему в Смоленичи прислал шесть маленьких пушечек из с боем захваченной Праги – для устройства фейерверков; а сколько воспоминаний связано с домом на Спасской! Николай Тучков подтвердит… «Каналий», собиравшихся на «галере» читать Вольтера и мечтать о свержении домашнего тирана, давно разметало по России, и всё же в Смоленске Ермолова многие знают, смотрят на него с надеждой, а он… Еще никогда не испытывал он такого стыда и вместе с тем такой злости к врагу! Когда шли в Варшаву против мятежников, Суворов приказал пленных щадить, с бабами и младенцами не воевать, но здесь, сейчас Ермолов был готов любого француза давить собственными руками. Pas de quartier![19]

…В одном переходе от Рудни Барклай остановил армии: всем день отдыхать. Багратион выходил из себя; Ермолов разрывался между двумя генералами, пытаясь их примирить, сглаживал колкости одного и преображал в похвалы грубости другого. «Что делает твой Даву?» – с насмешкой спрашивал его Багратион. Но корпус генерала Раевского за целый день сумел отойти от Смоленска всего на пятнадцать верст: согласно диспозиции он должен был следовать за гренадерской дивизией Карла Мекленбургского, а она не трогалась с места! Проспавшись поздно после пьяной вечеринки с приятелями, принц только заполдень отдал приказ о выступлении. Glück und Glas wie leicht bricht das[20]. А Суворов, кстати, говорил: «Скорость нужна, а поспешность вредна». Напомните об этом генералу Багратиону, Алексей Петрович.

* * *

Со всех сторон неслись пронзительные, дикие крики, напоминавшие клекот хищных птиц; усатые плосколицые всадники в коричневых рубахах, серых штанах и остроконечных шапках беспорядочно кружили на низкорослых мохноногих лошадях, натягивая луки. Гусары ошеломленно вертели головами, не понимая, что происходит, – они попали в другую эпоху? Быстрый короткий свист, еще и еще, словно кто-то хлещет воздух гибким прутиком; взмахнув руками, унтер-офицер опрокинулся навзничь; из его груди торчала стрела, пробившая орден Почетного легиона. Опомнившись, гусары начали стрелять из пистолетов, но вслед за башкирами на них налетели казаки с саблями наголо и пиками наперевес. Французы повернули коней и пустили их галопом; стрелы летели быстрее…

В шесть утра Платову донесли, что авангард генерала Денисова, преследовавший неприятеля, наткнулся у Рудни на целый вражеский корпус; поручик Жилин, командовавший башкирской конницей, опасно ранен пулей в ногу. Захватив три пехотных полка, бригаду генерала Иловайского и двенадцать пушек конной артиллерии, Платов поспешил на помощь.

Неприятель двигался узким лесным дефиле. Платов велел Кутейникову заходить справа, Иловайскому – слева, а сам ударил в лоб. Через два часа упорного боя к Платову подоспел граф Пален с тремя полками и поддержал Иловайского, который рубился с полком пруссаков; еще через два часа подкрепление пришло к французам: конная батарея заглушила русскую артиллерию. Однако Кутейников опрокинул вюртембержцев и погнал их назад; к четырем часам пополудни неприятель отступил за речку, бой прекратился.

…С крутого склона проложили три спуска к Днепру: для пехоты – на свайный мост, для артиллерии и для конницы – к бродам. Все хотели переправиться первыми, каждый норовил пролезть вперед, у спусков возникла давка, а сзади еще напирали обозы. Пушечные выстрелы с противоположного берега удвоили суматоху: там уже дерутся! Скорей! Построившись в колонну, пехота Нея уходила походным шагом к Красному по следам конницы Мюрата.

В полдень русские драгуны были опрокинуты, часть батареи захвачена, гусары преследовали казаков, рассыпавшихся по ржаному полю, и рубили их; враги валились как снопы среди снопов. Русские егеря засели в амбарах и сараях, стреляя из укрытий и прикрывая отход своей пехоты, но через пару часов покончили и с ними. Красный взят!

…Генерал Оленин был ранен саблей в голову, на белой повязке проступило красное пятно. Неверовский предложил ему своего коня и конвой до Смоленска, но он отказался. Тогда Дмитрий Петрович разрешил ему примкнуть с остатками отряда к егерскому полку, который он с последними двумя пушками отправил по дороге к речке Дубраве, чтобы встать за ней.

Оставшиеся два полка строились в каре. Неверовский сел верхом и проехал перед ними, остановившись в центре. Сотни растерянных глаз смотрели на него с надеждой, ждали от него сло́ва, которое успокоит и укрепит. Дмитрий Петрович набрал в грудь побольше воздуху и заговорил как можно громче:

– Ребята! Помните, чему вас учили в Москве, поступайте так, и никакая кавалерия не победит вас!

Он сделал паузу, пока офицеры повторяли по цепочке его слова своим взводам.

– Не торопитесь в пальбе, стреляйте метко во фронт неприятеля! Третья шеренга – передавай ружья как следует, и никто не смей начинать без моей команды «Тревога!»

Смотревшие на него глаза заискрились; да – он нашел именно те слова, что нужно.

Дрожь матушки-земли под чужими копытами передавалась крепко расставленным ногам. «Заряжай!» У всадников в синих мундирах с красными поясами и белой амуницией какие-то диковинные каски с черными султанами и конскими хвостами. «Товсь!» А те, должно быть, поляки: шапки у них польские. «Цельсь!» Пики свои выставили вперед, острие будто прямо в лицо тебе смотрит. Взять чуть правее и ниже… «Пли!»

Всадники вылетали из седел; упавшие лошади со ржанием бились на земле; французский офицер повис на штыках; уцелевшие поворотили коней.

– Хорошо, ребята, молодцы!

– Рады стараться!

Атака следовала за атакой. Иногда уланам удавалось прорваться к углам каре, в воздухе мелькали сабли, солдаты валились наземь с залитыми кровью лицами, но задние выходили вперед, ряды смыкались. Медленно пятясь и огрызаясь огнем, каре вступили на дорогу через березняк. Коннице было не пробраться сквозь бурелом и