Нашествие арабуру - Михаил Белозеров

Стоит ли напоминать, что в свое время капитан Го-Данго имел чин сёки[140] и под его началом находилась пятая бригада тяжелой кавалерии в полторы тысячи человек. Когда же его господина субэоса Камаудзи Айдзу обвинили в измене и убили по приказу регента Ходзё Дога, сёки Го-Данго был помилован и разжалован до капитана с тем, чтобы отправиться на север воевать с непокорными эбису. Это не только спасло ему жизнь, но и позволило через два года поквитаться с регентом за своего господина Камаудзи Айдзу. Надо отметить, что во времена регенства Ходзё Дога никто никого не жалел. Впрочем, удивительная история с сёки Го-Данго была не такой уж удивительной: жизнь также по какой-то странной прихоти была сохранена и его другу — Гёки. Однако капитан Го-Данго не видел его два года и считал погибшим.

Каково же было его удивление, когда однажды перед ним предстал Гёки. Изможденный и сухой, как щепа, обросший, с бородой, но веселый и, как всегда, непосредственный.

Капитан Го-Данго расчищал террасу от сухих побегов и не сразу понял, что за ним наблюдают. Он выпрямился, и, смахивая пота со лба, произнес:

— Когда я тебя увижу в следующий раз, ты будешь совсем белым.

И они обнялись.

— Тихо, тихо… — попросил Гёки, утонув в медвежьих объятьях друга. — Мне сломанные кости совсем ни к чему.

Капитан Го-Данго с облегчением засмеялся, отстранился, посмотрел на друга и признался:

— А ведь думал, что тебя нет в живых.

— А думал, что тебя.

— Нас всегда сводит общее дело, — хитро прищурился капитан, и его поврежденное веко на правой стороне лица уже не выглядело таким уродливым.

— Конечно, дело, — согласился Гёки. — Но лучше здесь не торчать, — он оглянулся, заметив под деревьями пару лучников выше на склоне, там, где в густых зарослях кустарника виднелись входы в пещеры.

Днем все прятались из-за иканобори, а ополченцы приходили только ночью, потому что ночам иканобори не летали.

— Это наши, — сказал капитан Го-Данго. — Охраняют. А вон и Гэндзабуро бежит. Помнишь Гэндзабуро?

Когда та часть пола, где спали Язаки и Ваноути, опустилась даже не в глубокий мрачный подвал, а туда, ниже, где под древней харчевне «Хэйан-кё» ветвился бесконечный лабиринт Драконов, ни Язаки, ни Ваноути не проснулись. Спьяну они уже видели, по крайней мере, второй сон, ибо у пьяниц никогда не бывает третьего сна, какой бы долгой ночь ни была.

Из темноты появился Майяпан. Только во сне Натабуры он назвался Мёо — светлым царем Буцу. А на самом он был старшим чертом Ушмаля и не подчинялся никому, кроме него — даже арабуру, а действовал сам по себе, исследуя новый мир исключительно для Ушмаля. Кто такой Ушмаль — было самой большой тайной. Никто не знал его природу. Он светился в темноте, словно облепленный стаей светлячков. И люди его — кецали — тоже светились, но все они без исключения старались действовать руками чертей и арабуру. Единственные из пришельцев, кто не подчинялся воле кецалей, а действовал по собственному разумению — песиголовцы, были черной стороной мира Ушмаля. Их еще называли ойбара.

Майяпан замахнулся огромным ножом. Свет факела отбросил на стену зловещую тень. Мгновение отделяло Язаки и Ваноути от верной гибели. Но они не ведали этого. Быстрая и легкая смерть ожидала их. Ваноути снилось, что он нашел свою старую жену, Язаки — что толстый и рыжий харчевник дразнит его издалека кувшином со светлым пахучим пивом. А как известно, после каждого достаточно приличного возлияния требуется поправить здоровье.

— Дай! Дай! — тянулся к пиву Язаки, не в силах сделать и шага, но хитрый и подлый харчевник отдалялся и отдалялся и хихикал, хихикал, словно болотная выпь.

Язаки не оставалось ничего другого, как безумно страдать. Он и застонал да еще в довершении ко всему повернулся на бок.

Ужасная картина открылась Майяпану — светящаяся, как головешка, левая рука Язаки. Она светила так ярко, что от нее на стену и арочный потолок пал отблеск.

Уж насколько, казалось бы, черти не потеют, а Майяпан вспотел. Вспотели даже его изящно закрученные рожки, которых еще ни разу не коснулась ни одна пила, и Майяпан был горд этим обстоятельством. Он отдернул руку с огромным ножом и облегченно вздохнул. Только что он избежал самого большего греха в жизни — едва не поднял руку на хозяина.

— Ты чего? — удивился рыжий харчевник. — Я ж его знаю. Самый последний гад в этом мире, — он кивнул куда-то вбок, куда убегал лабиринт Драконов, что, должно быть, означало всю эту гадскую, низкую страну, в которую их затащили силком. Пропади все пропадом, думал он, как обычно, и как накаркал.

— Ну и что? — потерял к убийству всякий интерес Майяпан.

Он был очень умным и принялся размышлять, что есть случайность, а что закономерность, и далеко ли от каждой их них до падения, которое он едва не совершил. Но рыжий харчевник никак не хотел успокаиваться.

— Он у меня столько пива вылакал с рыбой!

— Не обеднеешь! — Майяпан отступил и с величайшим почтением взирал на Язаки и Ваноути, которые посапывали, как младенцы.

Я едва не убил кецаля, думал Майяпан, какой я дурак! Все, пора на покой, старым стал, потерял сноровку. Но об этом никто не должен знать, иначе меня ждет отставка и я больше не буду старшим чертом. А это значит, что я наравне со всеми должен буду ходить в город. От этой мысли он вспотел еще больше.

— Ты чего! Ты с ума сошел! — все понял рыжий харчевник. — Это же обычные аборигены.

— Это ты обыкновенный черт! А это кецали! Видишь руку?

Тут он заметил на боку у Язаки мшаго, что еще больше укрепило его во мнении, что если это не кецаль, то, по крайней мере, очень близкий к ним человек. Может, промеж них еще кто-нибудь светящийся существует? — с почтением думал он.

— Ну и что?! — спросил рыжий харчевник, на всякий случай пристально взглянув на светящуюся руку Язаки.

У харчевника тоже ни разу не отпиливали рожки, и поэтому он считал себя почти равным Майяпану. К тому же рожки у него были почти что такого же черного цвета, как у его начальника, но чуть-чуть другого оттенка и со светлыми, как он считал, благородными полосками. Правда, во имя моды харчевнику приходилось их закрашивать краской от осьминогов. Но зато он мечтал: «Вот когда у меня будут темные рога, я им всем покажу!» Но годы шли, а его никак не назначали выше Майяпана, и харчевник считал, что его не ценят по заслугам.

— А то, что о них надо сообщить куда следует.

— Я бы вначале убил, а потом сообщал. Дай нож!

— Армагеддон! — выругался Майяпан. — Это ты сделаешь, когда займешь мое место. А пока ты должен повиноваться мне!