Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

что я вам хочу предложить, – будущий архитектор собирался с мыслями. – Итак, часовня-надгробие, перекрыта шатровой крышей, квадратная в плане, – водил он карандашом по эскизу. – Необычный рисунок дверей, окон, шатра, киотов. Ограда металлическая на гранитном цоколе. Под землей склеп. И все это в русско-византийском стиле.

Шубина-Поздеева дала добро: «Изъявляю согласие на изготовление усыпальницы на могильном месте, принадлежащем моей семье в Александро-Невской лавре, по этому эскизу. Вдова тайного советника Мария Ивановна Шубина-Поздеева. 9 мая 1895 года».

Вдова Шубина-Поздеева, которую впоследствии за постройку винокуренного завода в Ярославской губернии прозвали водочной королевой, так была вдохновлена проектом студента Щусева, что не могла нарадоваться, когда могила ее мужа получила великолепное надгробие в некрополе Александро-Невской лавры.

Таким образом, петербургское кладбище украсилось первым столичным произведением Щусева. За авансом последовало щедрое вознаграждение, первый официальный архитекторский гонорар.

Мечтая после выпуска укорениться в городе на Неве, он даже старался говорить по-петербуржски: не «што», а «что», не «штобы», а «чтобы», не «булошная», а «булочная», не «дощь», а четко «дождь». Прислушиваясь к речи коренных жителей града Петра, даже свою фамилию стал произносить на их манер и, когда знакомился с кем-то, говорил:

– Позвольте представиться, Щчусев Алексей Викторович, учащчийся Импэраторской акадэмии художеств.

А вместо «ощущения» старался говорить «ощчущчения», но это уже получалось плохо, равно как и питерское эканье не очень давалось ему, он через раз произносил «импэраторская акадэмия», «музэй», «шинэль», «фанэра», «крэм», «рэльсы», а через раз – «императорская академия», «музей», «шинель», «фанера», «крем», «рельсы». И уж совсем не вписывалось в его понимание, как можно вместо «семь часов» говорить «сэм часов», а вместо «Одесса» – «Одэсса». Или вместо «Дмитрий Донской» – «Дмитрий Дóнский».

Но зря Алексей Викторович старался, не в Петербурге суждено ему будет прославиться!..

А пока что, окончив четвертый курс, он едет… Нет, не в родной Кишинев. Судьба сделала неожиданный подарок: образцового студента наградили поездкой в Самарканд, включив его в значительную экспедицию, которую возглавлял знаменитый археолог Николай Иванович Веселовский. Он уже несколько лет изучал Туркестанский край, и теперь ему понадобились услуги хорошего рисовальщика архитектурных строений и развалин. Академия рекомендовала ему студента Высшего художественного училища Петра Петровича Покрышкина, а в помощь к нему – Щусева. Но получилось наоборот. Всеми рисунками и обмерами занимался Алексей Викторович, а Петр Петрович увлекся фотофиксацией мечетей и мавзолеев.

– Потрясающе! Вы мгновенно схватываете сущность архитектурного сооружения по его развалинам, – хвалил Щусева Веселовский. – Это самое то, что мне надо. А вы еще сомневались, ехать или не ехать.

– Если бы не Бенуа, я, может быть, и не поехал бы. Это Леонтий Николаевич уговорил меня. Я в родной Кишинев рвался.

– Поди, зазноба там? – засмеялся Николай Иванович.

– Угадали.

Скучая в Петербурге по пышной молдавской кухне, Алексей нашел утешение здесь. Питался он исключительно на самаркандских базарах. Миска плова – и ты сыт. Или добрая пиала с шурпой. Или лагман. Или лепешка с шашлыком. Или… или… или… И все так дешево, не то что в промозглой столице империи Российской.

Особое внимание он уделил Гур-Эмиру – мавзолею эмира Тамерлана, безукоризненно и досконально произвел обмеры самого здания и расчет его купольного перекрытия. То же самое он сделал и в отношении мавзолея Биби-Ханум, старшей жены Тамерлана. Его восхищал архитектурный вкус создателей этих шедевров. Голова кружилась от красоты. Впервые он влюбился в эстетику Средней Азии. Одни только сотовые своды чего стоят! А мраморные панели со вставками из зеленого серпентина! А рельефные розетки на своде купола, изображающие звездное небо! А изразцовые декорации и синие, голубые и белые поливные кирпичи! А искусственные сталактиты цвета слоновой кости!..

Все это стояло в глазах, когда он засыпал, врывалось в его сны причудливыми образами. Все это плыло в его глазах, когда, сев в Самарканде на поезд, он поехал по недавно открытой Закаспийской железной дороге. Ему хотелось видеть лицо Маши, а в глазах вставала величественная панорама площади Регистан с тремя дивными медресе – Улугбека, Шердор и Тилля-Кари, украшенными замысловатыми мозаиками…

На сей раз, приехав в родной Кишинев, Щусев на законных основаниях приступил к участию в отделочных работах нового здания 2-й гимназии. Творение Мазирова впечатляло – не гимназия, а подлинный дворец.

Петербургский говор Алексея вызывал смех у окружающих, даже у Маши Карчевской, и пришлось его временно забыть. Теперь он уже не на шутку боялся потерять Машу. К Карчевским Щусев заявился в одном из ярких цветастых халатов, купленных им на самаркандском рынке. Шумно изображал из себя узбекского торговца:

– Эй, народ, келин-валин! Подходи, бери, келин-валин! Кому арбуз, кому навруз, кому шишбек, кому чебурек! Кому хурма, кому ни хрена, кому слива, кому глива! Эй, красавица, халям-балям! Хочешь, мине, молодому хану, ханумкой будешь? Звезды с неба за твои брови отдам!

Машенька от души хохотала, радуясь приезду ухажера и тому, как смешно он изображает чучмека. В свои шестнадцать лет девушка превратилась в редкую красавицу южнорусского типа, в ее чертах сквозило что-то греческое, даже турецкое, восточные брови, карие глаза, черные волосы, да к тому же еще и смуглянка. Глаз не оторвешь! Надеяться на то, что она будет стойко ждать его без каких-либо условий, было бы глупо, и Алексей Викторович, прежде чем уехать по осени в Петербург, объяснился в любви.

– С первого взгляда я почувствовал в вас что-то особенное. Такое, чего нет в других. Ваш образ постоянно преследовал меня. Ни на какую другую девушку я не обращал внимания. И понял, что люблю вас, Машенька. Смею ли я просить вашей руки?

– Смеете, – только и ответила она.

– Ашташита-ашташа! – не удержался и воскликнул осчастливленный юноша.

– Что-что?

– Это я от радости, – смутился Щусев. – Не обращайте внимания.

– Я рада, что вам радостно, – смущенно произнесла Карчевская.

Тут жених пригорюнился:

– Но студентам нельзя жениться, а я окончу академию лишь через два года. Подумайте, целых два года!

– Я буду ждать вас, Алексей Викторович. Обещаю.

– И я обещаю. Как только буду свободен от студенческих оков, женюсь на вас.

– Как жаль, что вы уезжаете. Грустно очень. Я с нетерпением буду встречать следующее лето.

Но следующее лето началось не с Кишинева, а со старинных городов России. Академия выделяла средства, и Щусев не мог отказать себе в возможности проехать за казенный счет по Рыбинску, Ярославлю, Костроме, Нижнему Новгороду, Ростову Великому. И лишь в конце августа он примчался в родной город.

– Не очень-то вы спешили, – грустно сказала ему Маша, но эта грусть стоила несметных алмазов – значит, она с горячим нетерпением ждала его и горевала, что он все не едет и не едет. – Вы,