Потерянная эпопея - Алис Зенитер

отскакивают, они всегда слышали, что проникнуть в табуированное место значит подвергнуть себя наказанию, зачастую ужасному, порой смертельному, но никогда они не ожидали столь скорой кары. Им-то говорили о лихорадке, накатывающей ночью, о гусенице, заползающей в ухо, о приступах безумия, которые постепенно рушат жизнь проявивших непочтительность, но никогда о волнах и брызгах, что творится в этой яме с водой? Что вообще происходит?

Обезумевшая вода, кружась, хлещет Тасс. Каждая капля несет в себе годы, и два века падают на Тасс, два века, в которых она захлебывается и тонет, отплевываясь. Она умрет, если так будет и дальше.

Она…

– Дыши,– говорит НВБ, которая вернулась на край, чтобы ничего не пропустить.

Тасс повинуется. Формы воды становятся мягче.

– Ты что-нибудь видишь?

Вода тянется, удлиняется, дробится.

– Большую землю. Архипелаг. И…

Тасс икает, поперхнувшись окончанием фразы. Что она видит, так это два века тягот и случайностей, похожих на историю ее рода, вестерн пращуров, который она часто пыталась вообразить и который всегда утекал между пальцами из-за того, что она почти ничего не знала о нем.

Раньше

Ни Джеймс Кук, ни Георг Форстер во время путешествий в Новую Каледонию не находят ничего интересного в этом большом острове, труднодоступном, неплодородном, бедном пресной водой, слишком гористом и выжженном солнцем. Они признают за ним одно достоинство: туземное население здесь доброжелательно, приветливо. Кук также находит его «крепким» и «приятным на вид». Д’Антркасто в конце XVIII века вносит свой вклад в описание острова – без особых ресурсов, однако, со своей стороны, считает, что местное население «в ряду самых кровожадных народов». Вслед за французским шевалье европейцы теряют к нему интерес, и Новой Каледонии даровано шестьдесят лет передышки.

А потом смутные события несутся вскачь.

Некий контр-адмирал, безвестный или прославленный, захватывает Новую Каледонию в сентябре 1853-го. «Вышеупомянутый остров», пишет он своему начальству, «соответственно» отныне под французским флагом. Это так просто сказать, и выглядит так пусто, этот остров, над которым можно поднять флаг, чтобы объявить его своим… Словно детская игра, где не так важно сделать ход, куда важнее громогласно объявить о нем, ни в коем случае не ошибаясь в принятой формуле (ты не сказал «Чур, первый», ты не сказал «Квадрат», ты не сказал «Выше ноги от земли»), чтобы не потерять титул игрока. Только вместо формулы здесь флаг.

При рождении или расширении колониальной империи завораживает и кружит голову понимание, до какой степени в накоплении ее территорий нет ничего очевидного, как сильно оно обязано цепочке различных случайностей, ударам судьбы или простой удаче, упрямым решениям какого-нибудь безвестного чиновника или военного, нежным предпочтениям другого. Конечно, за всем этим, за хрупкими случайностями и крутыми поворотами, неистребимый запах наживы. Поначалу это никакой не расизм – с его вежливым обликом, с преувеличенными масками улыбок: гуманитарная миссия, развитие, идеал Просвещения,– но всего лишь аппетит.

Колонизация Каледонии – тоже история денег и случайностей, но она принимает особую форму, веяния которой вырисовываются в яме с водой вокруг Тасс.

В XIX веке каторги в метрополии закрываются одна за другой: Брест, и Рошфор, и Тулон. На них содержатся несколько тысяч осужденных, о которых во властных коридорах Республики, Королевства или Империи (это сложно, режим во Франции на протяжении XIX века сменяется довольно часто) поговаривают, что они «отягощают бюджет огромным бременем». Надо было, по словам Луи-Наполеона Бонапарта, «сделать каторжные работы более эффективными, более морализаторскими, менее затратными и более человечными» (заметьте порядок, деньги прежде человечности). Как? «Используя их для прогресса французской колонизации». Его окружение сказало: идет.

Закон от 30 мая 1854-го об исполнении наказания на каторжных работах объясняет в статье 2, что «осужденные будут использоваться на самых тяжелых работах колонизации». Располагая многими местами, подходящими для тяжелых работ, Франция сначала посылает каторжников повсюду: Алжир, Маркизы, Майотта, Коморы… Но ее первый масштабный пенитенциарный проект – это Гвиана. Достаточно далеко, чтобы мысль о возвращении не сводила каторжников с ума, решили власти, и потом, им больше не надо будет сталкиваться с мнением добрых людей, краснеть за свои деяния. Вдали от всех, кто знает об их преступлениях, они смогут создать себя заново. Представьте себе эту новую свободу в самом сердце заключения. Да здравствует Гвиана, ура Гвиане! Потом энтузиазм идет на спад. Заключенные в Гвиане слишком быстро умирают от всевозможных тропических болезней, которые их так и косят, особенно свирепствуют желтая лихорадка и малярия. Умирает четверть состава каждый год. С ума сойти, они мрут как мухи – до чего, в сущности, слабенькие эти молодчики. У них нет времени исправиться, духовно возродиться, как мечтали для них в Париже. И тогда Наполеон III (потому что тем временем он успел сменить имя, но это все тот же человек, что говорил о затратах) просит найти исправительную колонию на замену.

Всего-навсего. Порядок слов головокружителен. Надо их разделить, чтобы увидеть все сполна.

Исправительная колония на замену.

Может показаться, что найти такую трудно, это не то, что есть у всех под рукой или в ящике стола. Но оказалось, что у Франции – да. Она есть. Флаг страны поднят в идеальном для этого месте. Новая Каледония предстает во всем своем великолепии: ее климат сочтен благоприятным для каторжных работ, воздух здесь здоровый, эпидемиологические условия прекрасные. Все забыли, что писал шевалье д’Антркасто, и мечтали об острове как о процветающей колонии, населенной одновременно каторжниками и вольными поселенцами. Во всем обширном изучении территории, проведенном на двадцати тысячах километров, колонизаторы не упоминают канаков – разве что указывают, что «редкое» население оставляет достаточно места для их разнообразных планов. Франция рассуждает так, будто, подняв свой флаг, ликвидировала местное население. Однако гвианское лобби еще сильно в Министерстве морского флота и колоний, и в первое время французские каторги продолжают отправлять своих подопечных в хижины по ту сторону Атлантики. Декретом от 1863-го Новая Каледония признана исправительной колонией.

Губернатором Новой Каледонии был тогда Шарль Гийен, и он останется им до 1870-го. Это уроженец Лорьяна, который вышел в море в семнадцать лет, побывал на Ньюфаундленде, в Алжире, в Бразилии, на Мадагаскаре, Реюньоне и в восточной Африке. Еще он – ярый последователь Сен-Симона, убежденный, что Каледония может стать лабораторией для его филантропических опытов. Он выбирает девизом территории: Цивилизовать, Производить, Реабилитировать. Он не сделал той же ошибки, что Наполеон III: не выложил перво-наперво больших денег. Не захотел он и оставить их напоследок, ведь они могли запечатлеться на сетчатке и затмить остальное. Так что он окружил «производить»