Потерянная эпопея - Алис Зенитер

и сюда позволено заходить только тем, кто вправе, кто умеет говорить с потусторонним миром. Когда Тасс укрывается в прохладной тени баньянов, она замечает расплывчатые формы между ветвями: луч солнца, насекомые, еще что-то. Она немного отдыхает в этом укрытии.

Ворон следует за ней, перелетая с одной верхушки дерева на другую. Здешние вороны умные – говорил ей отец во время их прогулок: может быть, умнее нас, они умеют пользоваться инструментами, представляешь? Тасс идет, примечая лужи, островки грязи. Ручей должен протекать здесь, где-то под мягкой травой, у корней. Даже чайные деревья страшны в этой долине, хотя традиционно у них нет никакой священной функции, которая осенила бы их глубоко скрытыми и жуткими воспоминаниями. Их перекрученные стволы возвышаются, как беленые гробницы.

Отец Тасс объяснил ей еще, что некоторые виды птиц попросту исчезли, но исчезновение других так и не было подтверждено. Их никто не видел тридцать лет или сто, но оставалась слабая возможность, что где-то в уголке Большой земли, особенно труднодоступном, несколько особей, принадлежащих к истребленному виду, еще тайно порхают. Птиц считали исчезнувшими, только если полный осмотр острова доказывал, что их нигде нет, а это было практически невозможно. Маленькой Тасс, семи-или восьмилетней, отец открыл, что существует где-то на Ле Каю земля обетованная, скрытая от людей, и вот на ней-то почти исчезнувшие виды живут лучшей жизнью. Она представляла себе долину, похожую на то место, где они спускались на побережье. Это была одна из причин, почему она любила уходить на прогулки одна летом, рискуя заблудиться. Она была уверена, что, если искать хорошенько, она сможет приподнять завесу лиан и корней и увидит эту чудесную долину. И еще была уверена, что тамошние птицы ее не испугаются, они поймут, что она своя или, по крайней мере, не враг. Они потеснятся, давая ей место на берегах своего ручья, научат ее призывной песне, может быть, совьют гнездо в ее волосах.

Не очень-то она выросла, думается ей. Селестен и Пенелопа просто заменили птиц, но она все еще верит в такое. Она на мгновение убедила себя, что сможет их отыскать, что они ее узнают, что все будет хорошо, да кем ты себя возомнила? Коломбо?

Лужайка такая плотная и упругая, что она снимает шлепанцы и идет дальше босиком. День начинает угасать, окрашиваясь в пастельные тона, но выпитый Тасс джин позволяет ей надеяться на возможную растяжимость времени. До ночи еще далеко. Она наверняка успеет вернуться. Она наконец замечает ручеек, пока еще тонкую ниточку воды, певуче журчащую, шало цепляясь за траву своими серебряными лохмотьями, и т.д., и т.д. Тасс, кажется, помнит, что чуть подальше ручеек расширяется, даже образует маленький водопад, где можно наполнить бутылки, как под краном. Она идет вдоль него, иногда погружая ступню в воду. Это очень приятно, пока земля не уходит из-под ног. Она падает, оцарапывается, не успевает крикнуть, ушибается, хватается за ускользающую землю, черт, сжимает крепче, обрезается о камни, выпускает последнюю опору, о нет, падает, приземляется на ногу, твою мать, потом на коленку, мать твою так, прикусывает язык, мать твою, как больно.

От неожиданности и боли она сначала думает, что упала на дно пропасти, глубокой расщелины, и недоумевает, откуда она взялась здесь, так далеко от горного рельефа Цепи. Когда шок проходит, она понимает, что упала не очень глубоко, метра на три, в яму, наверняка образованную оползнем. Ручеек льется в нее теперь со всей дерзостью, которую сообщает ему высота. Он прорыл несколько глубоких луж, в которых вода кажется черной. Не повезло: Тасс упала рядом, прямо на камни. Она делает несколько шагов к ближайшей яме с водой, смачивает самые болезненные места. Все колется и горит под прохладной водой, но она знает, что ссадины – не главная проблема. Она, вероятно, вывихнула щиколотку, которая уже начинает опухать. А коленка стала похожа на карикатурный гриб. Она садится на краю ямы с водой и опускает больную ногу вниз в надежде, что прохладная вода замедлит отеки.

Подняв голову, чтобы осмотреть стенки и оценить, насколько трудно будет подняться, она замечает три черных силуэта наверху, вокруг провала.

– Помогите,– говорит она, смущенная тем, что так драматично начинает знакомство.– Я упала.

– Первая санкция,– откликается женский голос из сумрака пирамидальных сосен.

– А?

Над головой слышен невнятный шепот. Вступает другой голос, на этот раз мужской:

Не надо было

ступать сюда

там, внутри

тревожить

предков

Мы один народ

одна культура

одна страна

где

быть одному

значит

быть с

у и дуэ

теми, кого мы не видим

вокруг нас

но они везде.

Голос умолкает. Снова слышен шепот: Но скажи яснее, тебе еще не вняли, потом фразы на языке, которого Тасс не понимает, хотя узнает слово-другое на андьиэ[40].

– Это место – табу,– снова звучит мужской голос,– место для костей и оружия, что убивало, это место для тех, кто спит в ветвях, или тех, кто спит под землей, так давно, что года неисчислимы, a place for gods and ghosts[41], с табличкой «не беспокоить», вип-клуб не только для клана, но для редких людей, которые в лоне клана вправе сюда войти, но даже этим людям позволено входить только в определенные моменты, когда есть надобность или звучит зов, это не место для иностранки, вдвойне запретное, потому что иностранка женщина…

– Ох, довольно,– вмешивается НВБ,– что мы говорили о сексизме?

– Извини, что беру слово,– говорит ДоУс,– но она права.

Теперь Тасс смутно различает их лица: мужчина с длинными косами, высокая женщина с короткой стрижкой и другая, с тугим пучком. Они снова перешептываются.

С головой у Тасс плохо после полбутылки джина. В висках стучит, толкается сильно и горячо. Она лепечет:

– Мне очень жаль, я, вообще-то, заблудилась… Я понятия не имею, где мы. Простите.

– Белые никогда не могут ничего прочесть в том, что их окружает.

Почти машинально Тасс делает вялый протестующий жест левой рукой. Правая облеплена травой, землей и, возможно, кровью.

– Я не белая,– выговаривает ее дурацкий рот, который, кажется, не понял, что перед ней не Лори и не Сильвен.

Ночь не отвечает.

– Мои предки сажали финиковые пальмы,– добавляет Тасс в доказательство.

Наверху никакой реакции.

– Меня зовут Арески.

И вдруг ручей как будто поднялся, углубился, закружился воронкой, брызжет во все стороны, льет и вращается, с картинами в каждом кубическом сантиметре воды, преломленными образами в сердце каждой капли, обрывками речей в каждом камешке на дне и руками в липких водорослях. На краю ямы силуэты троицы