Потерянная эпопея - Алис Зенитер

въезд в частную резиденцию. Кроме шума моря внизу и крика дроздов, ничего не слышно. Двери и окна видных ей отсюда домов закрыты, вероятно, внутри стоят кондиционеры, террасы не выходят на сторону шоссе.

Она ждет, когда выедет машина. Держит в руке пакет с ананасами и цветы, которые купила у торговок на сельском рынке. Она думает, что выглядит, как будто идет завтракать к подруге, может быть, к тетке, может быть, даже к матери, будь ее мать богата.

Она не знает, кто живет в таких резиденциях. Среди ее знакомых нет никого, кто бы в них жил. Она слышала, как и все, что это азиаты, хозяева маленьких лавочек со съестным, потому что при той цене, по которой они продают немы, и при том, сколько они продают, никогда не позволяя себе выходных, получается много немов по завышенной цене, а всем известно, во сколько обходится производство одного нема, так что остальное идет прямо в карман, вот почему они-то и живут в лучших домах и ездят на лучших машинах.

В Новой Каледонии 10 % самых богатых получают в восемь раз больше, чем 10 % самых бедных, тогда как в континентальной Франции соотношение всего четыре. Я бы так не сказала, подумала Тасс, когда услышала эти цифры несколько лет назад. Она никогда бы так не сказала, проходя в Париже мимо османовских зданий, глядя на идеальные розеточки за их гигантскими окнами, в то время как клошары рассаживались на своих картонках, нечесаные, в заскорузлых от грязи штанах, не говоря уже о запахе, сразу хватающем за горло. Она не сказала бы так и прогуливаясь по Орлеану, мимо больших частных домов с их коваными оградами, идя вдоль залива Лимер, встречая важных людей, пересекающих своей надменной походкой цветочный парк, где два панка с собаками подбирают окурок на посыпанной песком дорожке, чтобы затянуться. Она никогда бы не поверила, что неравенство более выражено в Каледонии, чем в метрополии. Но она провела на Ле Каю годы, толком не увидев ни сквотов, ни частных кварталов. Она никогда не бывала в этом уголке Нумеа. Она понятия не имеет, как живет Мод Цуда. Ей никогда бы в голову не пришло, что кто-то здесь может жить на огромной вилле с голубой крышей, украшенной коринфскими колоннами, как те, что описал ей Шенонсо. Но сейчас она стоит прямо перед этим домом. Торжественность, с которой она звонит в ворота, наводит на мысль, что колонны производят желаемый эффект: этот дом – храм и требует особого уважения.

Простите, что беспокою, говорит она, увидев появившуюся женщину, решительно настроенная высказать все, что думает, пока ее не перебили. Мне очень жаль, но я хотела с вами поговорить. К вам вторглись, так мне сказали? Ко мне тоже. И жандарм, с которым я говорила, кажется, думал, что это могут быть одни и те же люди. И мне правда очень жаль, я так испугалась, и я думаю, жандармы посмеивались надо мной, едва ли они там станут что-то расследовать, я подумала, мне очень жаль, я подумала, что мы могли бы сравнить нашу информацию, о, я идиотка, это, конечно, вряд ли что-нибудь даст, но меня бы успокоило, если бы я знала, если бы могла быть уверена. Видите ли, я подумала, если это одни и те же люди, может быть, их действительно будут искать, потому что ваша резиденция пользуется уважением, а у меня-то, знаете сами, как говорят – грабежи стали настоящим бичом, но я мелю языком, а вообще-то, вовсе не хотела мешать вашим приготовлениям, вы, наверно, ждете гостей, еще раз простите, но я так взволнована.

Мод Цуда недовольна, но не слишком. Ананасы в руках Тасс, кажется, удивляют ее больше, чем само присутствие незнакомки перед ее домом, в частной и охраняемой резиденции. Она говорит, что не ждет никого к завтраку, нет, ее дети со своим отцом, но она работает в тишине, что бывает редко, и поэтому она не может разговаривать с Тасс. Однако по ее лицу та догадывается, что Мод Цуда хочется немного поговорить, рассказать, что с ней случилось. Она говорит, что ей надо идти, но рассказ о ночи уже срывается с губ, и я уж подумала, что это спрыгнула кошка. Тасс подходит ближе, ей мешают ананасы и большой оранжевый цветок, торчащий из пластикового пакета.

Мод Цуда говорит, что сначала был шум снаружи, со стороны террасы, с улицы не видно, но за домом есть терраса и есть бассейн. Она была наверху и выглянула в окно, но было слишком темно и слишком густая растительность, и она не разглядела, что там происходит. Она подумала: кошка, наверно, кошка, ради бога, пусть это будет кошка. Но шум продолжался. Она спустилась в гостиную, не зажигая света, чтобы ее не увидели, подошла к окну и приставила руку козырьком к глазам, даже еще не дойдя до застекленной стены.

И то же самое с той стороны – к стеклу медленно приблизилось лицо и уткнулось в него носом. За ним второе, точно такое же.

Мод завизжала.

Те тоже.

Лица исчезли.

В панике Мод позвонила сначала бывшему мужу. Не полиции, не жандармам. Своему бывшему. Он спросил, на что она от него надеется, что он может сделать, ведь даже не живет больше в Нумеа, и действительно, говорит Мод, я не знаю, на что я надеялась, я слишком много надеюсь. Когда она позвонила в полицию, незваные гости давно ушли.

Она подумала: их легко будет найти, потому что они близнецы. По этой особенности их легко опознать. Она была совершенно уверена, что они близнецы. Она не из тех, кто считает, что все канаки похожи. Ее садовник канак, ее уборщица тоже, и няня ее детей, когда они были маленькими,– дети ее обожали,– и никогда она не думала, что они похожи. Конечно нет, говорит Тасс. Мод, кажется, находит ее поддержку такой же несуразной, как ананасы. А еще она не из тех, кто думает, что канаки слишком ленивы, чтобы работать. Она всегда была довольна своим садовником, своей няней и даже уборщицей. Но, конечно, есть и негодные, это уж как везде, и подходить к ее окну недопустимо. Если они коренной народ, это не значит, что барьеров для них не существует. Ладно, они были здесь до нас и до барьеров, но прошло время, и так вышло, что время принесло барьеры, участки, дома, в которых люди хотят спокойно спать, чтобы никто не прижимался к их стеклам и не