Потерянная эпопея - Алис Зенитер

Тасс останавливается в Бурае, чтобы купить поесть. В кулинарном отделе маленького супермаркета она набирает маслянистые самосы и коробки с майонезными салатами. Те же блюда ей покупали и в детстве, ей почти хочется добавить еще и водяной пистолет. Когда она возвращается к машине, нагруженная покупками, кто-то проходит за спиной, совсем близко, и она чувствует затылком теплое дыхание. Она нервно встряхивает головой, не обращая внимания, но вдруг вспоминает, что рассказывала Изе про колдунов Вануату. Затылок – незащищенное место, одно из мест, где трепещет тотем, беззащитное, не прикрытое тканью. Она ищет, кто мог сыграть с ней эту дурную шутку, но никого нет на ее стороне улицы, только один человек лежит на земле поодаль в лужице тени. Как бы то ни было, успокаивает она себя, она в это не верит. Словно чтобы подтвердить свою правоту, она минует, отъезжая, остатки коллажа на ограде стадиона:

СЕСТРА МОЯ, Я ТЕ ВЕРЮ

НАСИЛ УР, Я ТЕ Ж ВУ

Она спрашивает себя, к чему призывает такое послание в маленьком городке, где все друг друга знают.

До смерти отца Тасс каждое лето проводила несколько недель у моря. Семья съезжала с холмов в машине, нагруженной циновками, кастрюльками, канистрами с пресной водой, батареями и инструментами. И много дней они рыбачили, жарили рыбу, дети лазали по деревьям и терялись в кустах, взрослые оприходовали вечером пару бутылочек. Они встречали других «дикарей», тоже приехавших на побережье за летней свободой. Дети играючи избегали их, засекали издалека по запаху их барбекю и давали крюки. Паскаль и Кристиан слышали их победные крики при каждом открытии: рыбы, крабы, раковины, иногда особенно красивые насекомые. Морские ветры отгоняли комаров, дети жили практически голыми, не боясь укусов. Соль, растительные соки и песок образовывали тонкую корочку на коже, волосы постепенно свивались в дреды. Они строили домики из плавника и листов железа, принесенных сверху или оставленных здесь прошлым летом. Дороги казались очень далекими, дома, электричество, водопровод тоже. И школа тоже казалась далекой. Тасс и ее брат ухитрялись поверить, что никогда туда не вернутся.

Когда темнело, они долго не зажигали ламп, спали, свернувшись клубочками под теплым бризом. День будил их в гамаке или в импровизированных домиках. И снова костры, рыбалка, игры, они царапались о те же деревья или о другие. Право на жизнь или смерть на моих границах! Они бились с ветвями, надсадно крича.

А потом баба умер – кто-то на каком-то перекрестке не включил стоп-сигнал, и кто-то в какой-то машине врезался в машину отца Тасс, осталась куча покореженного металла с кровью на ветровых стеклах, и семья больше не ездила на побережье. Вернувшись в Нумеа, Паскаль и двое ее детей ходили на пляж или в кемпинг близ Тиаре. Для стороннего наблюдателя сошло бы за побережье, но это было не одно и то же. Ходить на пляж – занятие для туристов. Утром, под вечер, а принимать душ возвращаешься домой. Совсем другое дело.

Тасс сворачивает на маленькую дорожку между цветами фуксии, она думает, что здесь в годы ее детства проезжал отец, но не уверена. Она загрузила багажник, как могла, но это выглядит не так внушительно, как когда семья покидала дом на два месяца. В ледник положила всю провизию, флягу, большую бутылку воды, банки швепса и бутылку джина. Она надеется найти место, где протекает ручеек, чтобы наполнить емкости и ополоснуться. Водный поток местами течет под землей, он почти незаметен. Она вспоминает охотничью хижину, которая стояла недалеко от ручья, чуть повыше в лесу. Они с Джу всегда натыкались на пустые бутылки, а иногда находили забытые в воде полные бутылки пива, которые кто-то оставил там охлаждаться. Первое опьянение, в ее десять лет, после нескольких глотков. Хвастливый смех Джу, который уверяет, что ему-то ничего, а у нее кружится голова, голос срывается на высокие ноты, рука матери резко бьет по щеке. Если хижина еще существует, ее легко будет найти. А если Тасс найдет хижину, она найдет и ручей. Конечно, можно развернуть машину и через десять минут купить воду в бутылках в магазине соседнего поселка, но, когда едут на побережье, не жульничают. Она должна вспомнить.

Закончив сооружать убежище, всего лишь наклонный лист, немного тени, она прислушивается. Нет победных криков. Не пахнет жареным. Никто больше не ездит на побережье.

Она спрашивает себя, сколько тысяч пустынных гектаров раскинулись вокруг нее.

Эта местность никогда не была густо населена.

И вряд ли будет в будущем. Впервые за почти сорок лет сальдо миграции в Новой Каледонии отрицательное.

Люди уезжают.

Не всякие, конечно. Уезжают жители метрополии.

Две тысячи отъездов в год – это, может, и не колоссальная цифра. Но на острове с 270000 жителей она имеет значение, это создает пробелы. Тасс кажется, что тишина, которую она слышит, соткана из этих отъездов, имеет их плотность. Две тысячи отъездов в год – это может изменить многое. Каждый раз, когда уезжает белый, более значительный процент населения становится у канаков. Их доля растет. Их избирательный вес тоже, неизбежно. Наверно, это хотел сказать Уильям, когда ответил: у нас есть время, теперь, когда мы знаем, что это придет, можно подождать.

Тасс жадно загребает липкий салат и открывает бутылку джина, наплевав, что всего три часа. У нее каникулы, а мир пуст. С какой стати ждать часа аперитива?

Потом там тоже все умерло; выпитое лесом, как струя воды песком пустыни.

Жан Мариотти[39]. На борту Непостоянного

Она идет по долине, пахнет синей травой, раздавленной ее ногами, пахнут и пучки мяты. Запах острый, перечный, от него ей почти хочется есть. Маленькие ярко-красные стрекозы и желтые осы – полностью желтые, и тельце, и лапки, и крылышки,– жужжат и садятся на длинные листья, которые едва сгибаются под их весом.

По краям полных грязи ям баньяны окружают своими жуткими юбками бедра и ноги дерева, поддерживавшего их прежде. Оно кормило их и защищало, а в конце концов сгнило, оставив им эту большую пустоту между пальцами. Баньяны огромны, их, наверно, несколько веков использовали в ритуалах. Некоторые, кажется, еще несут свой смертный груз, кости, тела. Тасс слышала эти истории про древние канакские ритуалы, скелеты в корзинах, останки, подвешенные к ветвям. Она никогда не пугалась, слушая их перед садовым баньяном. Здесь другое дело. Здесь – это она не на своем месте. Если здесь была земля мертвых, тогда это, наверно, все еще табуированная зона,