Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин

тибетской истории. Столь же очевидно, что тибетцам пришлось дорого за нее заплатить. Но все-таки этот факт указывает, сдается мне, на прочное духовное, по ту сторону общественных институтов лежащее, несознаваемое, как инстинкт, духовное единство тибетского народа. То самое единство, которое основывается на самых глубоких слоях душевной жизни, первичных всеобщих фантазмах, и потому не нуждается во внешних формальностях. Рыхлое, аморфное на вид тибетское общество крепко схвачено изнутри дисциплиной и мифологией духовных школ, воспроизводящих с безупречной точностью архетипы тибетского миросозерцания. Далай-лама очень мудро требует для Тибета не самостоятельного государства, а сохранения народного тела, каждая частица которого проницает все прочее, не имея с ними внешней связи. В споре с Китаем, где для тибетцев отсутствует собственно политическая составляющая, жителям «страны снегов» нечего терять. Лишившись всего, они, поистине, обладают всем. Отсюда величественное спокойствие и сдержанность их позы.

Все уже имеет и не держится ни за что тот, для кого всякая вещь оправдывается своей инаковостью, противоположной перспективой видения, требует взгляда «с той стороны». Рассказывая о своей стране, тибетские космографы начинают с описания всего мироздания, постепенно переходя к земному миру, потом к Индии и наконец к Тибету, словно приближаясь к нашей планете из космоса. Политические решения в Тибете принимали на основании «небесных видений». В монастырях того же Восточного Тибета хранятся списки великих подвижников, достигших нирваны или даже еще только готовящихся войти в нее. Кто увидел их судьбу?

Буддийская теория кармы и перерождения душ воспитывает в тибетцах почти ницшеанскую любовь к дальнему. Тибетские пастухи, подобно русским охотникам в Сибири, обязательно оставляют на отдаленных пастбищах запас еды и топлива для будущего путника. Тибетские крестьяне всегда охотно пускают в дом проезжего незнакомца, даже иностранца. Все это еще можно объяснить материальными условиями тибетского быта. Гораздо труднее объяснить с этих позиций, почему лучшей посмертной участью в Тибете считается не лечь в могилу, на которую приходили бы потомки, а отдать свое тело на съедение птицам? Даже питаться человеку, по тибетским понятиям, нужно не для себя, а для того, чтобы иметь возможность помогать другим. А вот еще один удивительный штрих, обнаруженный мной в записках марксистского философа Вальтера Беньямина: когда тот приехал в Москву в декабре 1926 г. и поселился в гостинице «Москва», то, к своему изумлению, обнаружил, что почти все комнаты на его этаже были заняты тибетскими ламами, которые все время держали широко открытыми двери своих комнат. Гостю из Германии объяснили, что таков обычай секты, к которой принадлежали экзотические постояльцы. (Было бы интересно узнать, что делали духовные посланцы крыши мира в таком месте и в такое время.) Я справился насчет этого факта у тибетцев, и они подтвердили, что обычай не закрывать дверей в келью действительно существует среди «сидельцев в камне», тем более что в горной пещере дверей не бывает. Более того, и простые тибетцы раньше держали двери своего дома открытыми в течение дня или на Новый год (прямая противоположность китайским обычаям).

Но пора отвлечься от отдельных фактов и вспомнить главную истину религии тибетцев: все живые существа живут в пространстве «одного тела» Будды и связаны между собой, как члены тела, безусловной связью по ту сторону всех понятий и ценностей. В этом пункте тибетское – и вообще всякое восточное – общество обнаруживает удивительное сходство с современным понятием «разобранного», «разделанного», «бездействующего» общества, так сказать, постобщества, где растворение, преодоление всех общественных форм, демобилизация всех общественных сил, исчезновение самой идеи абстрактной общественности неожиданно выявляет некую безусловную, неуничтожимую социальность в человеке. Неустроенный, разобщенный с виду Тибет учит глубине и силе человеческой социальности.

Почему и каким образом глубина человеческой общности вдруг выплескивается на поверхность общественной жизни и проносится в ней освежающей грозой, не оставляя вещественных следов? Мы еще слишком мало задумывались об этом и только смутно угадываем ответ. Я могу повторить только, что Тибет – святая земля, и ее духовные плоды зреют в безмолвии и тайне. Святость этой земли засвидетельствована бесчисленными храмами, пещерами для медитации и прочими святыми местами, которые повсюду в Тибете собирают и упорядочивают пространство. Но то лишь, как принято говорить, верхушка айсберга. Сам ландшафт Тибета заключает в себе бесчисленные центры духовной силы, и лишь часть из них помечается разнообразными культовыми сооружениями. Каждый монастырь стоит в окружении кумирен и молельных флагов. Каждый перевал и каждый мост, даже едва ли не каждый утес украшены такими же флагами. В центральных областях Тибета над каждым домом высится шест с разноцветными флагами, прославляющими все природные стихии: небо, облака, воду, землю, огонь (на Востоке их заменяют другие, но сходные по смыслу символы). Одним словом, духовный опыт тибетцев непосредственно, минуя условности социума и культуры, сообщается с природной средой, дух и земля в Тибете – действительно одно. Явление чисто азиатское. Правда, современное строительство загубило немало святых мест, отняло у земли много ее духовных сил, и это настоящая трагедия для Тибета, ибо мир свят именно в его целости. Остается уповать на то, что в духовном измерении священная цельность неуязвима.

В этом – совершенно на восточный манер – море разливанном святости природа и человек существуют наравне и друг друга оправдывают: повсюду – если хорошенько вглядеться, то действительно повсюду – из камней проступают лики будд и духов-воителей, и в наиболее приметных местах эти самопроявившиеся святые образы раскрашивают, создавая – точнее будет сказать в старорусской манере, обретая – нерукотворные иконы. Для тибетцев главный повод гордиться своей родиной в том, что она больше всех прочих стран благоприятствует явлению будд. В редком храме не выставлен для поклонения камень с отпечатком ноги или руки «живого Будды». Некоторые пещеры для медитации расположены в изумительно красивых местах – например, на отвесной скале у берега озера Манасаровар, откуда открывается восхитительный вид на святое озеро и святую гору Кайлас. В пещере голые стены. Две-три лампадки бессильны перед обступающим их мраком. Место буддийской святости пусто, как пуст Гроб Господень. Оно обозначает лишь отсутствие и высшего блаженства, и высшего страдания в этом мире. Поистине, мир не холоден и не горяч, он живет в «тепло-прохладном» регистре. В голову закрадывается предательская мысль: если в мире есть только подобия реального свершения, на современном жаргоне – симулякры, то, может быть, не создатели подделок, а как раз культуртрегеры, признающие только подлинники, водят нас за нос? И не здесь ли спрятан карт-бланш для существования многих – даже сколько угодно многих – Тибетов, подобных бесчисленным «копиям отсутствующего оригинала» (Ницше о культурных мирах)?

Не потому ли Азия издревле считалась «первой