Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин

на некоторых фресках, посвященных храмовым празднествам, человеческая толпа не разрушает композиционных основ сакрального образа и не добавляет психологизма, просто ритм становится более частым и дробным. А встречающиеся там и сям изречения-полиндромы в виде круга, разделенного на сегменты полосками букв, нагляднее предметных изображений показывают, что пространство смысла в Тибете есть сфера, без начала и конца вращающаяся во всех направлениях.

В Норбулинка, летней резиденции далай-лам, появляются первые, еще робкие, проблески повседневности и частной жизни. Планировка парка производит впечатление нерешительной импровизации. Но внутри павильонов можно видеть предметы домашнего обихода духовных владык Тибета в его, так сказать, иронически-банальном модусе: огромный, как сундук, радиоприемник 40-х годов, скромная ванна, унитаз и т. д. Фрески на стенах выписаны гораздо более натуралистично, а портретная галерея далай-лам завершается фотографическим портретом ныне здравствующего их преемника. Это, кажется, единственное место в Центральном Тибете, где выставлена фотография Далай-ламы XIV. А в резиденции его предшественника можно увидеть фотографию Далай-ламы XIII с любимой собачкой на руках и чучело его любимого тигра, которое, надо думать, должно подтвердить, что святой способен усмирить и укротить даже самого злобного хищника.

И еще один, пожалуй, самый показательный род зданий в Тибете: монастыри. Эти центры духовной жизни редко венчают собой пейзаж. Чаще они располагаются на склоне горы или в котловине, как бы стягивая, собирая в себе окружающую местность. Композиционно монастыри похожи на необычайно разросшийся дом, не выдержавший тяжести своей первоначальной формы и рассыпавшийся мозаикой отдельных строений – миниатюрных копий, отдельных клеточек этого ритуально-жилого комплекса. Здесь предъявлено, по сути, символическое пространство океана-голограммы, способное бесконечно делиться и бесконечно себя воспроизводить.

Прекрасны монастыри Центрального Тибета: парящий над глубоким ущельем Гандэн, колыбель секты Гэлугпа, затаившийся у берега бурной речки Цурпу, главный монастырь секты Кагю, или раскинувшийся в широкой котловине древний Самьё, имеющий форму круглой мандалы и площадь для ритуальных представлений перед главными воротами. Но по-своему красивы и монастыри в области Кам: бревенчатые кельи монахов взбегают на гору аккуратными рядами, как дисциплинированное войско, идущее на штурм. В верхних слоях ансамбля поблескивают золотой краской его главные храмы – тоже в своем роде небесные пустоты в массиве земного быта. Эта вертикальная структура воспроизводит, конечно, порядок духовных чинов: кельи в верхних рядах предназначены для лам высших разрядов. Сегодня они почти всегда пустуют. Высшие ламы, а часто и сам духовный наставник монастыря, живут в Индии. Так религиозным вождям Тибета приходится беречь свою иерархию.

В крупных монастырях базовая структура «духовного коралла» человечества почти теряется в нагромождении построек и уровней жилого пространства, лабиринте проходов и закоулков. Этот странный хаос, выросший из аскетического превозмогания всего, подобно хаосу природы и хаосу человеческого быта, украшает себя своей затейливостью. Порой в нем теряются собственно эстетические качества архитектурного ансамбля, но тем острее чувствуется аскетическая воля тех, кто его населяет. Особенно поразителен в этом плане женский монастырь в Ячине, область Кам. Это целый монашеский городок, в котором обитают, как мне сказали, около 20 тысяч монахинь. Он имеет вид бесформенного скопления крошечных домиков больше похожих на будки, в подавляющем большинстве не имеющих окон, а внутри электричества. Насельницы выходят из своего жилища только на молебны и по неотложным хозяйственным делам. Все остальное время – чтение сутр и медитация. Множество будок валяется как попало, словно выброшенные на свалку, по соседним пригоркам. Что же, для настоящей аскезы даже будки в человеческий рост много и вся земля оказывается свалкой? Повсюду и вправду валяются кучи мусора, в воздухе носится запах нечистот. Более тоскливое место трудно представить.

А ведь в таких условиях монахиням предстоит жить до конца своих дней. Нарушительниц устава безжалостно изгоняют – наставник монастыря славится своей строгостью. Но в желающих поступить в монастырь недостатка нет.

Как энергетический фокус местности монастыри имеют свою ауру: святые места помельче, отмеченные кумирнями и молельными флажками. Чаще всего таким образом выделяются большие валуны или нависающие над обрывом скалы. Это пристанища местных духов, строптивых по натуре, но укрощенных верховной властью Будды. Еще одно измерение – и более важное – монастырской ауры образуют пещеры затворников, без которых место не будет свято.

Монастыри в Тибете лишь нагляднее всего демонстрируют неразрывную связь человеческого жилища с окружающей местностью, преемственность фокуса и пространства, места и поля силы. Принципом этой связи – ничего формально не связывающей и не организующей – как раз и выступает пустота. Основные элементы ее стереометрии – двойная спираль, сфера, глубина на плоскости, полностью замкнутое пространство ступ и так называемых цэкан – сложенных из камней закрытых кумирен, внутри которых, навеки недоступные взору, стоят маленькие статуи будд.

Религиозное же измерение пустоты проявляется в культе святого места. Анри Бергсон назвал такой культ первой религией человечества. Самая древняя религия оказалась и самой живучей. Место – альфа и омега мира. Как сказал Малларме, «ничто не будет иметь места, кроме места». Но это означает на самом деле, что место не может не отсутствовать в себе. Чтобы все вместить в себя, оно должно всему уступить. Пустота в восточных религиях и есть такая вечно отсутствующая, но все отпускающая на волю полнота. В Тибете она сделала возможным невероятное разнообразие культов и духовных традиций, которые как будто совершенно стихийно складываются в стройную и прочную пирамиду. На верху ее – ламаизм с его тщательно разработанной доктриной и богатейшей духовной практикой. Под сенью аскезы лам процветает тантризм, больше занятый культивацией жизненной энергии. Ниже стоит местная религия Бон, тоже занимающаяся преимущественно природой жизни, но и отношениями живых с духами, ибо, как заметил еще Конфуций, кто знает жизнь, тот знает и смерть. В Бон есть свой обширный пантеон божеств и своя духовная практика, но в нем сохранились и многие черты древнего шаманизма. Еще ниже располагается так называемая религия людей – аморфная масса верований и обрядов, тесно связанных с повседневной жизнью народа. Тут уже приходится иметь дело с разными демоническими богами вроде злобных духов гор гэла и прочих сомнительных персонажей. Повсюду кишат и сонмы чистых демонов.

В этой иерархии явно проглядывает оппозиция между божественным и демоническим началами мироздания, причем первому принадлежит, конечно, активная, мироустроительная роль. Основание каждого буддийского монастыря сопровождается подавлением и усмирением местных демонов, чаще всего, кстати, демона женского рода. Описания монастырей так и определяют: статуя Шакьямуни стоит на лбу этой поверженной и лишенной сил демонессы, статуя Вайрочаны – на ее сердце и т. д. Более того, согласно популярному верованию, все земля Тибета ассоциируется с этой демонессой Сыму, стреноженной буддийскими монастырями. Каждый тибетец даже знает, на