Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин

частью вселенной», матерью всех материков, что в ней самые высокие достижения духа не уводят от матери-материи, а возвращают к ее матрице, преломляются в первозданную материальность, а утонченнейшая «культурность» накладывается прямо на по-детски наивный и невинный культ животного начала жизни? Восток поражает европейца культом еды, заботливым вниманием к физиологии, что, вновь ему на удивление, вовсе не тянет восточного человека в скотство, но, напротив, служит основанием для методичного и всестороннего духовного усилия.

Вот и тибетцы ищут небо на земле, в тайне конкретности места. Отсутствуя в мире и не имея догматов, истина Будды может лишь осенять, укрывать собою разнообразие местных, чаще всего бонских, культов. А бон, согласившись представлять буддизм в земном мире, сделал свое положение столь же двусмысленным, сколь и защищенным. Шов между двумя типами религии старательно заглажен столетиями их взаимного приспособления, но, подозреваю, никуда не делся, как хайдеггеровский неуловимый, но неустранимый разрыв между присутствием и сущим. И, между прочим, мой тибетский учитель, ревностный буддист, служивший при далай-ламе, утверждает, что буддизм и тибетский менталитет – далеко не одно и то же. В чем-то очень похоже на Россию, которая тоже православная, но… не вполне.

Кто решился жить по своему пределу, должен быть готов к самым неожиданным поворотам жизненного пути. Но там, где человек более всего уязвим, он защищен как раз надежнее всего.

Ночи Джоканга

Истинное сердце Лхасы – не опустевший и наглухо отгороженный от народной жизни дворец Потала, где теперь по вечерам светятся несколько окон, создавая видимость жизни. Сердце Лхасы – ее старейший монастырь Джоканг с клубком узких, запруженных людьми улочек вокруг. Здесь видишь воочию, как народная жизнь и народный гений, быт и идеалы питают друг друга. Целый день, но особенно по утрам и вечерам, стены Джоканга обтекает людской поток: горожане, превратившись на полчаса-час в паломников, совершают кору, т. е. ритуальный обход святого места. Удивительна и трогательна эта всенародная приверженность древнему обряду. В толпе много молодых, многие идут принаряженные, в руках держат крутящиеся молельные барабанчики – мани. По обеим сторонам улицы – лавки и лотки торговцев сувенирами. На лотках – самая ходовая сувенирная мелочь, в магазинах поодаль – товар посолиднее. Здесь, как везде на Востоке, торговля намертво срослась со святостью. То и дело попадаются скромные маленькие храмы и кумирни, иногда просто павильон с большим молельным барабаном, который надо крутить сообща, чтобы каждый мог убедиться: служение Будде – дело всенародное. Статуи богов осыпаны мелкими денежными купюрами, как праздничными конфетти. Среди них много из категории воинственных «защитников закона». С их алтарей несет водкой: народным заступникам подносят и мясо, и спиртное.

Вот уже несколько лет подряд, приезжая в Лхасу, я останавливаюсь в гостинице «Мандала» прямо напротив Джоканга. Окна гостиницы выходят как раз на обвивающую монастырь ритуально-базарную улицу, поодаль виден кусочек площади, где благочестивые люди неспешно отбивают поклоны святому месту, подолгу падая ничком в пыль мостовой (некоторые делают это за деньги ради других – все тот же трогательный союз благочестия и меркантильности, разобщенности и единства). Рядом с этими отрабатывающими свой хлеб и карму стоит огромная курильница, наполняющая площадь едким дымом. А через дорогу напротив гостиницы радуют глаз богато украшенные окна старинного дома: сами окна перечеркнуты разноцветными рамами, обведены черной каймой, притягивающей свет, сверху над окнами нависают резные деревянные панели под бордовым балдахином. Еще выше – карнизы монастыря с золочеными столбами, весело сверкающими на солнце.

В последние три года к этой картине добавились полицейский наряд, восседающий под тентом с рекламой кока-колы, и военные патрули. На крыше соседнего дома незаметные для уличной толпы целый день топчутся два снайпера. В окно видно, как они лениво переговариваются между собой.

Роль их скорее символическая, но на Востоке нет ничего важнее символического жеста. Видно, властям нужно показать, кто здесь, в духовном сердце Лхасы, хозяин. Вообще во многих городах Тибета военные теперь маршируют по улицам, выкрикивая бодрые и грозные лозунги. Наконец на крыше нашей гостиницы дежурят два переодетых полицейских с рацией – координаторы всего процесса. Держатся скромно, не мешают постояльцам гостиницы по тибетскому обычаю закусывать на самой верхотуре дома, созерцая серо-золотистые краски старой Лхасы.

Патрули и снайперы поставлены у Джоканга на случай вспышки «религиозного экстремизма». Лхасцы любят Джоканг особенной, экстатически-нежной любовью. Монастырь основал строитель тибетской империи Сонгцзан Гампо еще в VII веке на месте озера, где обитал могущественный демон. В Джоканге и вправду намоленная, духовно сгущенная атмосфера. Внутри него длинной змеей всегда тянется очередь желающих приложиться к монастырским святыням, прославленным по всей стране. С монастырской крыши открывается чудесный вид на Лхасу и окрестные горы. Сейчас крышу ремонтируют, и человек тридцать добровольцев – пестро одетых мужчин, женщин и детей – весело уминают бетон, распевая трудовую песню под водительством запевалы (песня, кстати, на весь Тибет общая). А на входе в монастырь натыкаешься на большой джип и черное представительское авто. Это машины представителя горкома – теперь во всех монастырях поставлены смотрящие от власти.

У Джоканга есть своя прилегающая территория, помеченная с четырех сторон высокими столбами. Их считают памятниками четырех важнейших исторических событий в истории Лхасы – такие вот народные «узелки на память». Не знаю даже, с чем сравнить подобное отношение к истории, разве что с менгирами и каменными бабами в центральноазиатсках степях – этом подлинном сердце Азии? Явление чисто азиатское: не свести историю к сплошному и потому неотменяемому «развитию» или хотя бы «нарративу», а, наоборот, дать сознанию свободу от формальных понятий и схем, обнажить самое таинство события.

С заходом солнца уходят с крыши рабочие, торговцы покидают свои рабочие места, но струйка людей течет по улице до самой темноты. В первую ночь сон не идет. Еще не привыкшее к высокогорью сердце ошалело колотится в груди, временами наполняя душу животным страхом и заставляя судорожно хватать ртом воздух; в ушах тоскливо звенит, дыхание комкается и рвется, в мозгу без передышки вспыхивают и гаснут какие-то странные, неприятные образы. Хочешь забыться во сне, но вместо забытья в сознание врывается поток фантасмагорических, почти бредовых видений. Не тут ли кроются корни буйной цветовой гаммы и экспрессивных до жути образов, которыми полна тибетская иконография? Эти сновидения-галлюцинации первых ночей в Тибете настолько странны и так бередят психику, что кажется, будто и не спишь вовсе. Но утром встаешь не то утомленный, не то отдохнувший: значит, все-таки спал, пусть даже сон смахивал на пытку. Видно, правы восточные учителя, говорящие, что мы спим наяву.

Очнувшись от очередного тревожного