Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин

взора. Этот урбанистический меон искрится образами – разумеется, призрачными – разных эпох и цивилизаций. Там и сям мелькают, как фишки на игральном столе постистории, заново восстановленные уголки французской или английской концессий, игрушечная китайская старина, офисные здания в стиле ретро, революционные монументы. На каждом углу торгуют чем-нибудь фальшивым от часов до любви, и даже бордели здесь имитируют разврат. Всюду царит неприкрытая, не стесняющаяся себя подражательность. Центр Шанхая теперь утыкан высотными зданиями, копирующими американские образцы. Строятся они легко и ничего не выражают или, скорее, выражают ничто. Отличный способ поддержать быстрый и бесцельный бег моды, которая всегда питается, буквально дышит пустотой. Одним словом, нам дается видеть что-то вроде пейзажей на китайской ширме, которая вообще-то ставит предел видению. Образ и экран сходятся как раз в срединном пространстве игры, пространстве бесконечного скольжения.

Откуда такая восприимчивость к иноземному в стране, так гордящейся своим культурным превосходством над «упадническим Западом»? Ларчик открывается просто, хотя и не без секрета: эта открытость и есть лучшее свидетельство своей самобытности и своего превосходства над иностранным. Петля Великого Предела с фатальной неизбежностью втягивает в себя любой центробежный порыв, создает систему противовесов, даже не нуждающуюся в сдержках. Она легко отпускает в свободный полет, зная, что запускает бумеранг.

…Безвыходного плена

Блуждающий обман.

Эй, Шанхай! Какую муку, какой душевный плен скрывает твое кукольное личико культурного трансвестита? Тебе и вправду нравится, как от века принято в Китае, подражать без понимания или, лучше сказать, уподобляться, оставаясь непохожим? Достаточно взглянуть на твои англоязычные надписи, выставленные теперь на каждом углу. Они демонстрируют упорное, я бы сказал, воинствующее незнание английской грамматики или орфографии и, главное, непонимание смысла написанного. Шанхай и на этот раз одарил новыми находками. В самом центре города, на краю Народной площади висел плакат с новогодним поздравлением, выглядевшим так: «Happy new year». А ниже игривым шрифтом выведено в развязной американской манере: «I love X’mas»…

Понятно, как это делалось: начальство приказало, вот и написали, повесили. Понятно, зачем делалось: чтобы «лицом к миру» и «дружба народов». А вот то, что получилась почти издевательская бессмыслица, – это уже человеческий недосмотр и игра божественного случая. И становится понятно, что Китай, по крайней мере в лице своих береговых форпостов вроде Макао или Шанхая потому и позволяет себе так смело поворачиваться «лицом к миру», что его нынешняя открытость удостоверяет его внутреннюю самодостаточность и, в сущности, еще крепче привязывает к своему «наследию роковому».

Так что Китай, эта новая восходящая звезда мирового сообщества, горит на мировом горизонте незаконной кометой: хвост веером на полнеба, а внутри бесплотная пыль, светящаяся пустота – и невозможность обрести реальный контакт.

И когда пытаешься нащупать актуальное бытие крупнейшего китайского мегаполиса, оно проворной тенью ускользает из-под пальцев. Беседы с китайскими коллегами оставляют тягостное чувство пустоты всей процедуры и неспособности собеседников выйти за рамки заданного взгляда. Один почтенный работник китайской Академии наук на вопрос «Что такое китайская мечта?» ответил мне, что все зависит от планов партии: если установят задание на пять лет, то будет пятилетняя мечта, а если на десять, так не грех помечтать и на десятилетку… Забавно, но наводит на размышления. Управлять грезами (учитывая, что по-китайски, как и в английском языке, мечта и сон обозначаются одним и тем же словом) дано лишь тому, кто живет вечнопреемственностью бодрствующего духа. Это значит: тому, кто пробуждается к нескончаемости сна. Оттого же демонстративная открытость иным взглядам на вещи вовсе не гарантирует ни гибкости ума, ни свежести восприятия.

На улице – та же, но уже вполне ожидаемая пустыня реального: выпотрошенная, вывернутая наизнанку материя. Все больше хмурые, озабоченные лица, чаще равнодушные, иногда – но все реже – глядящие с любопытством: что делает здесь этот иностранец? И действительно – что? Ведь райком закрыт, все ушли в казино. Ушли, чтобы, как марево электронных призраков, остаться навеки?

Океан Тибет

Тибет вроссыпь

Тибет – самая высокогорная страна в мире и, наверное, дальше всех стран отстоящая от Мирового океана. Сами тибетцы считают, что их горы незыблемо стоят от самого основания мира. Но однажды одному монгольскому правителю пришло в голову наградить главу тибетской духовной иерархии титулом далай-лама, что по-монгольски означает «океан-лама». Титул у монголов традиционный, но как нельзя лучше подходящий для Тибета с его простором, сравнимым разве что с океанской ширью, и очертаниями вездесущих гор, так похожих издали на волнующуюся поверхность моря. Может быть, этот монгольский хан думал и о молочном океане, в котором, согласно распространенному в Азии мифу, плавает мир. Между тем теперь мы знаем, что на месте Тибета когда-то действительно было море, и этому обстоятельству Тибет обязан некоторыми своими самыми изумительными пейзажами. Тибетские священники любят извлекать протяжные, сиплые звуки из морских раковин, а тибетские женщины украшают себя серьгами и бусами из ракушек, которые находят в своих горах. Так что в Тибете начинаешь понимать, что между горами и морем есть какая-то глубокая, пусть неощутимая и немыслимая, но все-таки странно-интимная, неоспоримая связь. Кто постигнет это сопряжение гор и водной стихии, поймет душу этой необыкновенной страны…

Есть у океанической метафоры и метафизический смысл. Лейбниц сказал, что «универсум есть как бы океан, малейшее движение в нем распространяет свое действие на самое отдаленное расстояние». Если Тибет – крыша мира, собирающая и вмещающая в себя весь мир, то он в самом деле призван явить эту высшую, океаническую цельность бытия, где каждая капля хранит в себе всю бездну мироздания. В этом смысле Тибет с его высочайшими гималайскими пиками – действительно вершина мира, и покорить его, усвоить его духовную мощь есть высшая награда для альпинистов духа.

В метафизике океана есть наконец еще один почти незнакомый и малопонятный европейцам смысл. Если в каждой капле жизни-океана каким-то образом присутствует вся полнота бытия, она по необходимости представляет собой сочетание, сопряжение разных сил, их сложную иерархию. Это значит, что она представляет не самотождественную сущность, не некую единицу, доступную количественному измерению, а самое качество ситуации, событие, которое преображает мир в единое и притом качественно определенное, как бы стилизованное целое, преображает явления в их вечносущие типы – всем доступные, но недоступные частному обладанию. Мы имеем дело с характерным для Азии способом организации жизни, который в индивидуальной жизни основывается на самых глубинных, всеобщих основаниях опыта, его первичных фантазмах, а в обществе – на традиции школы с ее крепкой иерархией и четкой