Ткань наших душ (ЛП) - Моронова К. М.

Его болезнь теперь имеет для меня больше смысла…Такой трагический несчастный случай и его окружение после этого?

Я даже не могу себе представить.

— Куда ты пошла?

— А? — Моя голова наклоняется к Лэнстону.

— Ты только что куда-то ушла. О чем ты думаешь?

Голова такая тяжелая, а в груди еще тяжелее.

— Сумасшедшем парне, который нас мучает.

Мои пальцы касаются кольца.

Я смотрю на дверь в кабинет Джерико. Лиам сейчас там, обсуждает свой отъезд из «Харлоу».

Одна неделя.

Мы уезжаем. Мы с Лэнстоном переезжаем в Бостон, а Лиам остается в «Харлоу», чтобы держать Кросби здесь, пока его не поймают…или пока Лиам не позаботится о нем.

Это не убийство, говорю я себе.

Лиам не сказал прямо, что собирается его убить… но я думаю, что это подразумевается.

Я говорю себе это снова и снова. Кросби сделает нам больно, уже сделал. Он пытается убить нас… Лиам просто защищает нас от него.

— Я защищу тебя, Уинн. — Лэнстон успокаивающе пожимает мою руку. — Всегда.

Я перевожу взгляд на камин и падаю на диван.

— А кто же тогда тебя защитит?

Он смеется, а я смотрю на него, подняв бровь.

— Разве это не очевидно? Лиам, конечно.

XXXVI

Уинн

Моя последняя консультация травмирующая. Все карты на столе.

— Можешь рассказать нам, что заставило тебя замкнуться в себе? Что причинило тебе боль?

Я смотрю на Джерико холодным взглядом. Доктор Престин сидит рядом, скрестив ноги.

— Я знаю. Но я хочу, чтобы ты сказала это и почувствовала, как слова выходят из твоих уст. Признание того, что болит, очень важно, Уинн. Тем более, что твое время с нами подходит к концу.

Что заставило меня замкнуться в себе?

Справедливо ли показывать пальцем на кого-то? Справедливо это или нет, но для меня это реально.

— Слова.

— Слова причиняют тебе боль? Можете объяснить?

Доктор Престин давит на меня.

Его белые брови низко опущены. Глаза сосредоточены на блокноте, а не на людях в комнате.

Я нерешительно смотрю через круг на Лэнстона. Его карие глаза теплые и успокаивающие. Лиама сегодня здесь нет, и я даже рада этому.

— Слова, которые убедили меня умереть.

— А кто сказал эти слова? Что это были за слова? — как ни в чем не бывало спрашивает доктор Престин.

— Каждый, кто когда-либо утверждал, что любил меня. — Каждое слово застревает глубоко в горле, как нож. Предательство тех, кто должен был бы заботиться обо мне в самые темные времена. — Они вели себя невинно и стыдливо, втягивая меня в себя, как глоток свежего воздуха. Хотели узнать, что меня беспокоит. И единственное, чему я научилась, открываясь людям, — это то, что они хотели точно знать, что причиняет мне боль, чтобы потом повернуть лезвие и самим нанести непоправимый, безвозвратный вред.

Все молчат, даже Джерико и доктор Престин, который теперь поднимает глаза и встречается со мной взглядом.

Консультант опускает планшет и снимает очки. Я заставляю себя посмотреть на Джерико, и та часть моего сердца, которая была заморожена, немного оттаивает, когда я наблюдаю, как он вытирает слезы с глаз.

И каким-то образом с моих плеч спадает огромный груз. Слеза, катящаяся по моей щеке, не полна гнева или жгучего презрения ко всему миру.

Это грусть по себе.

Первое горе, которое я позволю себе испытать, — это грехи против меня.

Почему так трудно проявить к себе милосердие? Верила ли часть меня, что я заслуживаю того, что пережила, так же, как и Лиам?

Почему никто мне не помог? Разве я не просила много раз?

Разве мои глаза не кричали достаточно громко, чтобы те, кто наблюдал за мной так бездушно, остановились?

— Колдфокс, что было самым болезненным и как ты пришла к тому, чтобы отбросить это неверие?

Джерико прочищает горло и поворачивает очки на переносицу. Его зеленые глаза значительно мягче смотрят на меня, полные сочувствия и горя.

У него тяжелая работа. Я уверена, что она отягощает душу.

Мне нужно немного подумать.

Есть так много вещей, которые болят так долго.

Монстр. Демон. Зло. Невыносимый ребенок. Несчастная сука.

Хотя все они причиняли мне боль и вред по-своему, я думаю, что одна была хуже. Одна сломала меня, в отличие от других. Одна дала мне понять, что, возможно, смерть будет единственным криком, который будет достаточно громким, чтобы его услышали.

Никто меня не слышал. Никто никогда, блять, не слышал меня.

— Когда мне говорили, что я неизбежно буду убивать людей. Говорили, что они видят зловещее зло в моей душе. Что от одного взгляда на меня им становится плохо. — Я захлебываюсь слезами и тяжело глотаю, не обращая внимания на эмоции, борясь со всеми своими внутренними защитными стенами, чтобы произнести эти слова. — Что мне лучше умереть. Потому что все, что я делала, это вызывала в них желание умереть.

Лэнстон встает со стула и идет ко мне, слезы текут по его щекам, когда он опускается до моего уровня. Слова ускользают от него; его рот открывается и закрывается, но он не может найти нужных слов. Он крепко обнимает меня, и это говорит все, что он не может сказать вслух.

Я ломаюсь, обхватываю руками его торс и рыдаю в его толстовку.

Наконец Лэнстон находит слова, которые пытался произнести. Говорит так тихо, что я знаю, что только я могу его услышать.

— Ты хотела умереть, чтобы они не чувствовали, что должны это сделать.

Услышать это от кого-то другого…

Это меня спасает.

— Спасибо, — шепчу я.

XXXVII

Уинн

Лэнстон бросает мою черную сумку в багажник.

Его улыбка широкая и полна надежды.

У меня, как ни странно, тоже.

В наших сумках не так много вещей, но в этом есть что-то захватывающее.

Мы можем начать новую жизнь в Бостоне. Это так далеко и совсем не похоже на то, что здесь.

Купить новую одежду и мебель, начать все с чистого листа — это как символ нового мира.

Лиам стоит за нами с безэмоциональным выражением лица.

Он был очень разбит, готовясь к нашему отъезду в течение последней недели, но дело не только в этом. Такое ощущение, что он эмоционально отстраняется ради нас. Поэтому мы не видим, насколько ему больно.

Мы умоляли его передумать, просто поехать с нами в Бостон. Лиам, несмотря на свое упрямство, отказался.

Кросби не может знать все. Он не смог бы найти нас так далеко, не так ли?

Я уже не уверена.

— Вы двое, езжайте осторожно. Никаких гонок или чего-то подобного, — бормочет Лиам, как отец своим детям. — Не пишите мне адрес, пока не услышите от меня, что все в порядке. Нужно быть осторожными.

Лэнстон протягивает руку, и Лиам сжимает ее.

— Мы будем осторожны. И скоро увидимся.

Они по-братски обнимаются, и мое сердце сжимается, когда я вижу, как Лиам страдальчески хмурит брови.

Все это несправедливо.

Лиам обнимает меня так крепко, что мне кажется, будто он передумал, но он ослабляет объятия, нежно целует меня и отпускает.

Лэнстон наклоняется вперед на водительском сиденье и смотрит в зеркало заднего вида с волнением и тревогой в глазах.

Окна опущены наполовину; прохлада в воздухе пробегает по моему предплечью и вызывает мурашки по коже.

— Я чувствую себя дерьмом из-за того, что солгал ему, — неохотно говорит Лэнстон, глядя на меня.

Я киваю. Ложь заставляет меня чувствовать себя предательницей. Даже если это для того, чтобы помочь человеку, которого я люблю.

А что нам оставалось делать? Мы не могли оставить Лиама наедине с Кросби. Он отказался позволить нам остаться. Так что нам пришлось действовать тайно и строить планы без него. Планы, которые не включали Бостон и пребывание на восточном побережье.

— Я тоже. Но это временно, — говорю я, больше для того, чтобы успокоить себя, чем его, но, кажется, это срабатывает, судя по тому, как расслабляются плечи Лэнстона.

Мы въезжаем в Бейкерсвилль и паркуемся в переулке за домом-студией, который нам удалось снять в последнюю минуту.