Опасна для себя и окружающих - Алисса Шайнмел

спиной к дверям. Сколько себя помню, я обращалась к ним «мама» и «папа». Возможно, только учась говорить, я тоже называла их «мамочка» и «папочка», но я такого не помню. Легконожка цокает впереди, и мои родители поворачиваются в креслах. Доктор пожимает им руку и говорит, что рада снова их видеть после стольких месяцев телефонных разговоров.

Я понимаю, что родители уже знают мой диагноз. Скорее всего, все присутствующие — обе пары родителей, Стивен и Легконожка, адвокат моих родителей, какой-то мужчина (скорее всего, адвокат родителей Агнес), еще один мужчина (доктор Агнес?) — все они считают меня сумасшедшей. Они знают, что мозг у меня работает не так, как у них. Они знают, что я слышу голоса и вижу людей, которых не существует.

В отличие от родителей Агнес, мои родители вовсе не бледны. У них еще остается летний загар. Мама встает и обнимает меня, но очень формально: так приветствуют дальнего родственника, с которым видятся раз в несколько лет на свадьбах или похоронах, но с которым в принципе не знакомы. Я чувствую, как мама на секунду застывает, уловив запах дешевого шампуня, который мне выдают. Она избегает смотреть на мое ненакрашенное лицо. Когда она отходит назад, я еще ощущаю ее парфюм — тот же аромат, которым она пользуется всю мою жизнь. Мне он всегда казался чересчур тяжелым, чересчур цветочным. Я умоляла ее попробовать что-нибудь новое, понежнее и потоньше, но она отказывалась. «Запах теснее всего связан с памятью, — объясняла она. — Если после стольких лет я сменю парфюм, то стану другим человеком».

Может, сегодня она брызнула на запястья чуть больше духов, чтобы я уж точно почуяла знакомый аромат матери: вдруг я настолько спятила, что не сумею ее узнать.

Папа меня не обнимает, лишь кладет руку мне на плечо и слегка сжимает. Он показательно прочищает горло, и я задаюсь вопросом, сдерживает ли он рыдания или просто не хочет со мной разговаривать.

Не знаю, чего я ожидала. Слезных объятий, трогательного воссоединения любящей семьи? Я никогда так надолго с ними не расставалась.

Может, родители решили, что я уже не та девочка, какой была. Может, воссоединение не слишком трогательное, потому что я для них чужая: проблемная дочь, сумасшедшая девочка. Девочка, о которой они много слышали — спасибо доктору Легконожке, — но совсем ее не знают.

— Давайте присядем? — предлагает Легконожка.

Она в таких делах эксперт. Небось посещает штук шесть слушаний в месяц. Она отодвигает кресло и жестом указывает на него мне. Родители не рядом со мной: между нами по меньшей мере три места. Легконожка садится с одной стороны от меня и предлагает Стивену сесть с другой. Родители Агнес оказываются прямо напротив нас. Наверное, их утешает, что меня с обеих сторон стерегут доктор и охранник.

Дверь открывается и закрывается. Все встают из-за стола, и я за ними. (По крайней мере, я не разучилась понимать невербальные сигналы.)

Судья не в черной мантии. Это женщина, она в брючном костюме в стиле Хиллари Клинтон и выглядит довольно строгой. (Мама сказала бы, что я плохая феминистка, ведь раньше мне и в голову не пришло, что судья может оказаться женщиной. Я все время представляла себе пожилого мужчину.) Если бы судья была учительницей, то из тех, кого большинство учеников боится. А мне нравились такие учителя. И я ходила у них в любимчиках. Сейчас я упорно гляжу в стол, пока судья говорит:

— Мы собрались здесь, чтобы установить, причинила ли Ханна Элизабет Голд противоправный и намеренный вред Агнес Смит, приведший к тяжелым травмам.

Я поднимаю взгляд, ожидая, что судья посмотрит на меня и спросит, признаю ли я свою вину, как обычно бывает в фильмах и сериалах. Однако она садится, а за ней и все остальные. Судья смотрит на другую сторону стола, ожидая, когда кто-нибудь возьмет слово.

Первым вступает адвокат Смитов.

— Жизнь Агнес Смит никогда не будет прежней, — начинает он.

тридцать девять

Мне трудно сконцентрироваться. Последние два месяца я в основном снова и снова перечитывала одни и те же книги, которые и в первый раз особых мыслительных усилий не требовали. Сеансы с Легконожкой не превышали получаса, и ее реплики длились не более пары минут. С августа я не смотрела сериалов и не посещала занятий. Я разучилась внимательно слушать.

Вот что мне удается уловить из речи мистера Кларка.

Сначала он представляется как адвокат Агнес. Если точнее, адвокат ее родителей, но сложно об этом помнить, поскольку он объявляет: «Я говорю за Агнес, потому что она за себя говорить не в состоянии». Дальше он описывает жизнь Агнес до несчастного случая.

Отличница.

Послушная дочь.

Любящая сестра.

Верная девушка.

Он показывает открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления, которую смастерили сестренки Агнес.

— Ее сестры сейчас дома, в Северной Дакоте, — говорит мистер Кларк, — и расставание тяжело сказывается на родителях Агнес. Они вынуждены делить время между тремя дочерьми и в результате влезли в долги, оплачивая перелеты между домом и Калифорнией. Еще не вполне ясно, сколько продлится лечение Агнес и до какой степени восстановятся функции мозга.

Затем он продолжает:

— Даже после выписки из больницы Агнес предстоят долгие годы физической, речевой и реабилитационной терапии. И даже если девочка сумеет двигаться и говорить, как до падения, ее личность может измениться в непредсказуемом направлении. Травма головного мозга способна повлиять на жизнь пациента миллионами разных способов.

Мистер Кларк перечисляет возможные долговременные последствия: потеря памяти, трудности с концентрацией, снижение выносливости, хронические боли, проблемы со зрением, судороги, бессонница, подавление аппетита, перепады настроения.

— И это лишь некоторые вероятные итоги травмы, — заключает он. А потом добавляет: — Но давайте посмотрим, через какие страдания уже пришлось пройти Агнес Смит. После происшествия Агнес две недели провела в коме. Доктора не были уверены, очнется ли она вообще.

И дальше:

— Нейрохирургу пришлось сверлить трепанационные отверстия в черепе, чтобы снизить давление на мозг.

Дальше:

— Когда она наконец пришла в себя, то не могла говорить.

Дальше:

— Агнес научилась общаться с помощью моргания и нечленораздельных звуков.

Дальше:

— Она не может самостоятельно подняться с кровати, чтобы справлять физические потребности.

И наконец:

— Две недели назад после долгой интенсивной терапии Агнес произнесла первое слово после трагедии. — Он делает паузу: — Мамочка.

У миссис Смит вырывается глухой стон. Мистер Смит в упор смотрит на меня.

Я опускаю взгляд на собственные руки. Мне даже не сказали, что Агнес очнулась.

Может, отец Агнес видит разницу между мной и дочкой: я способна ходить, разговаривать, пользоваться туалетом.

Но я невольно замечаю,