Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

звуков у него режет уши и болит голова. Уши у Витальки особенные – за них его наградили кличкой Слухач.

Пароходы Виталька не любит, но знает их все и отличает издалека по голосу. На каждом пароходе своя любимая музыка. На «Свердлове» обожают теноров, и если над рекой соловьями разливаются Бунчиков с Нечаевым – значит, идет «Свердлов» и к Трем кедрам бежать не обязательно. Опытный капитан Яков Никитич приведет пароход прямо к поселку и причалит возле магазина. Старый Кыкин у него ходит в приятелях и всякий раз старается угостить капитана хорошей рыбой.

А если по судовой трансляции на всю округу поет о своих «старых валенках» Русланова – это идет «Совет». Он славится «красным уголком» с большим бильярдом. И, чтобы поиграть вволю, местные любители – фельдшер и директор школы – срочно отправляются в однодневную командировку до Вартовска. Там, на конечной пристани, они посетят знакомых, сделают покупки, посмотрят кинофильм, который до поселка дойдет еще через полгода, и тем же пароходом вернутся обратно, всю дорогу играя на прискучившем команде и транзитным пассажирам бильярде.

Радистка с «Орджоникидзе» обожает Гелену Великанову, а на «Москве» в почете Владимир Трошин. На этих древних посудинах еще с купеческих времен принято гордиться ресторанной кухней и обильным выпивкой буфетом. На них всегда свежее пиво, и на пристанях их ждут с нетерпением.

Своим умением различать на слух пароходы Виталька не раз удивлял окружающих. «У мальчика поразительный слух», – сказал однажды о нем директор школы. «Он у меня слухач», – согласился с ним Клавдий и тут же забыл об удивительных способностях сына. А Виталька слышит на удивление много. Он слышит, как потрескивают от старости бревна их дома, как возятся в сенях мыши, сопит во сне кот, вздыхает корова, попискивают под крышей воробьята. Однажды, помогая матери на огороде, он услышал, как в огуречнике прошуршала змея, узнал ее по звуку и вовремя поднял крик.

Виталька сидит на высоком крыльце, смотрит на звезды и слушает ночь. Он боится уснуть и внезапно проснуться от рева гудка. Тогда он не уснет до утра и голова будет долго болеть. Скорей бы он проходил, этот пароход. Виталька знает: сначала по реке послышится шорох, потом он перейдет в дробный стук и многократно отразится от плотной стены леса, чтобы умноженным вернуться поверх поселка обратно к реке, потом засипит пар и, наконец, апофеозом механических звуков раздастся в сонной ночи глас чудовища: БА-А-А-А!!!

Однако от леса и на самом деле слышится звук: туп-туп-туп... Значит, пароход на подходе и сейчас заорет. Лучше его не слышать. Мальчик заткнул уши пальцами и нырнул под крыльцо. На старой собачьей подстилке он сжался, в комок, зажав ладонями уши. Ну давай же скорее, ори! Но пароход молчит. Зато на крыльцо поднялся кто-то чужой, в новых сапогах. Виталька слышит, как скрипят кирзовые голенища. Вот скрипнула дверь, ведущая в сени. Человек вошел и постоял минуту, но в дом заходить постеснялся и повернул обратно. Сапоги осторожно прошаркали в обратном направлении, сошли с крыльца и подошли к калитке. Виталька сунулся было глянуть на незваного посетителя, но в этот момент над рекой и поселком ухнуло и разнеслось окаянное, многократно отраженное и усиленное эхом: БА! БА! БА-А-А!

Виталька вздрогнул, дернулся и шмыгнул обратно под крыльцо. А острожный посетитель так и скрылся неопознанным. Возможно, он на то и рассчитывал, потому что пригибался меж огородными пряслами, опуская к самой земле длинный предмет в правой руке.

Возле Марьиной бани он задержался и припал к ее стене. В темноте узкой улочки ему навстречу плыла тлеющая цигарка. Видимо, встречаться с ночным курильщиком ночному незнакомцу не очень хотелось. Он юркнул в темное чрево бани и вынырнул назад уже без своей ноши. Укрывшись от встречного за углом, он потихоньку поглядывал за ним, чтобы нечаянно не столкнуться. Между тем встречный поравнялся с баней и остановился. Приоткрытая дверь чем-то притянула его, и он заглянул внутрь, чиркнув спичкой. Человек за углом напрягся, присел и стал шарить по земле. Нашарив увесистое грузило от невода – кибас, он подался к двери, стараясь заглянуть внутрь. Увиденное, очевидно, успокоило его, и он отступил назад: при свете спички Борька Турусинов пил из жестяного ковша воду. Наглотавшись, Борька выбрался наружу, неодобрительно проворчал по поводу собак, свиней и легкомысленной Марьи, захлопнул тугую дверь бани и вытолкнул внутрь ручку-втулку. Теперь плотно подогнанную дверь можно было открыть разве что топором. А сам Борька присел на крылечке и закурил новую «беломорину»: спешить ему сегодня некуда, можно посидеть, подумать.

Человек за углом сунул кибас в карман и, бесшумно ступая, обошел баню с другой стороны, чтобы незаметно удалиться по дороге. Мягкий конотоп и бархатистая гусиная лапка приглушили и без того осторожные шаги.

Улица спокойно спала, только под горой у пристани сияло ярко: там швартовался пароход. Незнакомец задержался на развилке, чуток подумал и повернул туда, к народу.

Глава двенадцатая. Гости званые и незваные

– Эй! на берегу! Чалку примите!

Обладатель простуженного баса стоит на самом носу парохода и крутит над головой свернутой на манер ковбойского лассо тонкой веревкой с парусиновым грузом-легостью на конце.

– Давай! – откликаются с берега, и веревка, змейкой выскользнув из матросских рук, со свистом летит на песок. К упавшей легости наперегонки торопятся.

– Есть, наша! Трави помалу!

Следом за тонкой веревкой с борта выползает солидный стальной канат. Его сообща вытягивают на берег и