Вечерний Чарльстон - Дынин Максим

– Заехали оттуда в Балтимор, откуда и прибыли сюда. Кстати, для Виргинии и Мэриленда с Делавэром неплохо бы открыть отделение нашей компании – лучше всего в Балтиморе – по закупке табака. Он, конечно, нужен меньше, чем хлопок, и пойдет в основном на продажу во Франции и Пруссии, но все равно имеет смысл открыть контору и там. Что касается России, то император Николай запретил курение на улицах и в других общественных местах. Хотя его наследник, Александр Николаевич, втайне от отца покуривает папиросы и сигары. А в Балтиморе у нас есть новый друг, журналист Фрэнк Ки Говард. Ты с ним познакомишься в Чарльстоне, они с супругой обещали приехать. Но нам нужен свой человек, который более или менее разбирается в коммерции.

– У меня там есть однокурсники, и я даже знаю, кого спросить. А кто это с вами? – и я посмотрел с улыбкой на копию Мейбел. Ни поцеловать ей руку, ни обнять ее я не мог – в наших краях этого не поймут.

– Внучка дедушки Альберта. Ее зовут Агнес.

– Здравствуйте, Агнес, – улыбнулся я. – Ну что ж, ребята, поехали домой – папа с мамой заждались, равно как и брат с сестрой. Мама ждет не дождется твоего приезда, Мейбел – ведь это будет твой праздник. А нам с Ником тоже есть что обсудить и чем заняться. Да не смотри ты на меня так, сестренка, понятно, что вместе с тобой – после того, как тебя отпустит мама.

22 июня 1855 года.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Генерал-майор Гвардейского Флотского

экипажа Андрей Борисович Березин,

советник Министерства иностранных

дел Российской империи

– Ну вот, Василий Алексеевич, дожали мы наконец Франца нашего Иосифа, – сказал я графу Перовскому во время очередной встречи с ним в здании у Певческого моста.

– Вы имеете в виду согласие Вены на подписание мирного договора с некими секретными статьями? – мой визави лукаво усмехнулся и подкрутил свой черный с проседью ус. – Да, не ожидал я от австрийского императора такого. Только понимает ли он, чем для него может стать это согласие? Ведь даже слухи о грядущем подписании с нами договора вызвали настоящую истерику в Лондоне.

– Боюсь, что Францу-Иосифу теперь придется вести жизнь затворника – островитяне станут точить на него зуб и сделают все, чтобы царствование его не затянулось.

– И я такого же мнения, – Перовский нахмурился и стал перебирать на своем столе какие-то бумаги. – Британцам не впервой свергать с престола и убивать монархов, которые чем-то им не нравились. Думаю, что зловредный Пальмерстон уже начал подыскивать кандидатуру на венский престол, которая удовлетворила бы интересы Лондона.

– Вы полагаете, что для британцев будет более подходящим императором Фердинанд-Максимилиан? – спросил я. – Несостоявшийся император Мексики, который в нашей истории был предан французами и расстрелян мексиканцами.

– Интересно, не знал такого, – покачал головой Перовский.

– В нашей истории императором Мексики в 1864 году его сделал Наполеон III. Правление его было скорее прогрессивным, но лидером он был весьма нерешительным, и, вероятно, единственным его достижением осталось то, что мексиканская кухня обогатилась многими французскими элементами. Да и правление его было, в общем, довольно-таки прогрессивным. Вот только он был весьма нерешительным монархом, что и привело к восстанию и гражданской войне. И в начале 1866-го французы покинули Мексику. А летом 1867-го его расстреляли. Так что, как вы думаете? Фердинанд? Или его младший брат, Карл-Людвиг?

– Пожалуй, все-таки Фердинанд, – кивнул Перовский. – Конечно, он молод – ему всего лишь двадцать три года, – но Карл-Людвиг еще моложе. К тому же Фердинанд-Максимилиан получил хорошее образование и любит море и флот. В прошлом году он стал главнокомандующим австрийским флотом. Сие означает, что у него пре-непременно возникнут трения с британцами, которые весьма болезненно относятся к усилению флота других держав в Средиземном море.

– Именно так, – ответил я. – При нем Австрия обзаведется современными кораблями, построит военно-морские базы в Триесте и Пуле. А в Мексику он, я надеюсь, не полезет, потому что, в отличие от вашего времени, французы при Наполеоне IV не станут влезать в авантюры, которые слишком дорого обойдутся и их стране. Хочу добавить, что во время гражданской войны в США Фердинанд сочувствовал конфедератам. А по донесениям наших людей из Нового Света, война эта может начаться в ближайшее время, даже раньше, чем это было в нашей истории – там все началось в конце 1861-го.

– Да, но Франц-Иосиф пока жив и правит в Вене, – заметил Перовский. – Не делим ли мы в своих рассуждениях шкуру неубитого медведя?

– Сегодня жив, а завтра… – я развел руками. – Тут до меня дошли слухи, что некие поляки поклялись отомстить австрийскому императору за захват древней столицы Польши – Кракова.

– Наверное, не только за ликвидацию Вольного города Кракова, – заметил Перовский, – но и за так называемую «галицийскую резню». Поверьте, мы тут ни при чем – это не мы, а австрийские чиновники подстрекали мятежных холопов убивать своих помещиков…

– Как бы то ни было, австрийскому императору стоило бы позаботиться о собственной безопасности.

– На все воля Божья, – Василий Алексеевич воздел глаза вверх. – Если Францу-Иосифу и суждено погибнуть от рук неугомонных польских головорезов, то, значит, так тому и быть. Я не желаю ему смерти, отнюдь, но должен сказать, что вряд ли другой император – будь то Фердинанд-Максимилиан или Карл-Людвиг – окажется настолько неблагодарным. Хотя, конечно, все может быть.

Мы немного помолчали, после чего разговор наш принял более конкретные формы.

– Андрей Борисович, – сказал Перовский, – я полагаю, что вслед за подписанием договора, который уладит все разногласия между нами и Веной, настанет время обменяться послами. Как вы считаете, есть ли смысл возвращать в Вену князя Горчакова?

Вопрос, который задал мне Перовский, был, конечно, интересным. Горчаков – «железный канцлер», о котором хорошо написал Валентин Саввич Пикуль, был опытным дипломатом. Но в данный момент, кроме хорошо подвешенного языка и знания международных трактатов, в Вене от русского посла потребовалась бы решительность и, я бы даже сказал, некоторый авантюризм. Горчаков не в полной мере располагал всеми этими качествами. Поэтому у меня созрела мысль отправить в Вену Николая Павловича Игнатьева – в настоящее время флигель-адъютант находился в распоряжении Балтийского корпуса и занимался делами военной разведки.

С другой стороны, Игнатьева порой, что называется, заносило, и рядом с ним должен был присутствовать человек, достаточно искушенный в дипломатии. Поэтому у меня появилась мысль – не послать ли в Вену и Горчакова, и Игнатьева одновременно. Первого – в качестве посла, второго – в качестве военного атташе, или как говорили XIX веке – военного агента. Игнатьеву же дать право прямого доклада царю, и рекомендовать Горчакову прислушиваться к мнению своего помощника.

Я изложил свои соображения Перовскому, и тот, поразмыслив, согласился с ними. Если нам удастся наладить согласованную работу такого тандема, то дела в Австрии будут идти в желательном нам направлении. Хотя, увы, возможно и такое развитие событий, про которое говорил еще не родившийся в этом времени Виктор Степанович Черномырдин: «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда». Надеюсь, что с возникшей проблемой австрийского императора мы управимся.

26 июня 1855 года.

Плантация Катбертов на реке Саванна.

Альфред Катберт, плантатор

из Натчеза, Миссисипи, бывший

конгрессмен и сенатор

Я любовался неспешной широкой рекой Саванной, названной так в честь местного племени индейцев, которые здесь именовались «савана», а в других местах – «сауни» или «шауни», а по-английски «шони». В старом деревянном доме недалеко от берега родился и я почти семьдесят лет назад. Его унаследовал мой старший брат, Арчибальд, а я поменял несколько мест обитания и в конце концов приобрел себе плантацию у города Натчеза в штате Миссисипи. И пусть мой особняк больше и красивее, чем здешний, плантация раза в четыре поболее, а Миссисипи и шире, и величественней, чем Саванна, но по-настоящему дома я чувствую себя лишь здесь, на этих берегах. Тем более что дети мои разъехались, супруга скончалась три года назад, и я потихоньку доживаю отмеренный мне Господом век.