Вечерний Чарльстон - Дынин Максим

Сегодня в Зимнем шла речь об Австрии – империи, которая попортила России немало крови. Спасенная от распада Николаем I в 1849 году, Австрия отплатила черной неблагодарностью своей спасительнице. Русский царь был потрясен, когда всем обязанный ему юный император ФранцИосиф пригрозил напасть на страну, пришедшую ему на помощь в разгар Венгерского мятежа. Трон Габсбургов готов был рухнуть, бои шли на улицах Вены, «вечный», казалось бы, канцлер Меттерних был лишен полномочий, а Венгрия была готова провозгласить полную независимость.

Империю от гибели спасли два человека: бан Хорватии Йосип Елачич и русский царь Николай I. Первый набрал армию из хорватов и вторгся с ней на территорию мятежной Венгрии. А русские войска под командованием фельдмаршала графа Паскевича вошли с севера на территории, охваченные смутой.

Именно тогда страдающий эпилепсией и водянкой головного мозга австрийский император Фердинанд отрекся от престола и передал корону своему племяннику Францу-Иосифу. Вена была захвачена мятежниками, и в стране царило безвластие. Весной 1849 года государственное собрание в Пеште приняло декрет о лишении Габсбургов венгерского престола и провозглашении независимости Венгрии. Радикал Лайош Кошут был объявлен правителем-президентом страны.

Началась «мадьяризация» страны. Кошут публично заявил, что ему неизвестна такая нация – хорваты. Бан Елачич, долго выбиравший, стоит ли проливать кровь своих соплеменников и спасать Габсбургов, наконец, решился. Он прекрасно понимал, что венгры, создав Венгерское королевство, превратят хорватов в людей второго сорта. В апреле 1850 года молодой император ФранцИосиф утвердил политическую независимость Хорватии от Венгрии.

Все это было хорошо известно и графу Перовскому, и императору Николаю Павловичу. Я просто вкратце напомнил о событиях не столь далекого прошлого, чтобы они могли ориентироваться в раскладе сил в нынешней Австрийской империи.

– Значит ли это, – спросил меня Перовский, – что в скором времени Австрия может превратиться в двуединую империю, где важнейшие решения будут приниматься не только в Вене, но и в Пеште?

– Именно так, Василий Алексеевич, – кивнул я. – В 1867 году в нашей истории это и произойдет. Тем самым империя, балансирующая как цирковой канатоходец на одной ноге над манежем, сможет опереться на две ноги. И станет более устойчивой.

– А что произойдет с этим молокососом Францем-Иосифом? – проворчал император. – Как долго он еще процарствует?

– Как ни странно, ваше величество, – ответил я, – Франц-Иосиф будет править двуединой империей до ноября 1916 года, став тем самым политическим долгожителем. Он умрет в возрасте восьмидесяти шести лет, в самый разгар Первой мировой войны, накануне полного разгрома его державы.

Николай поежился. Ему, похоже, не очень-то хотелось уйти из жизни дряхлым стариком, всеми забытым и презираемым.

– Хорошо, Андрей Борисович, – спросил меня граф Перовский, – а какова роль России во всем происходящем сейчас на территории Австрии?

– Ну, во-первых, ваше величество, их новая антироссийская политика, равно как и вылазки вооруженных банд на нашу территорию и на территорию наших протекторатов, привели к тому, что Австрия вновь запросила мира. Мне кажется, что здесь необходимо ужесточить условия наших предыдущих договоренностей и сделать все, чтобы не допустить дальнейших происков англичан. Но перегибать палку не надо, и вот почему. Нам ни в коем случае не стоит влезать слишком плотно в дела балканские. Да, там задействованы славяне, пусть не все они и православные – взять хотя бы тех же католиков-хорватов. Вся беда в том, что все эти «братушки» захотят использовать Россию для создания своих независимых государств, после чего тут же о ней забудут. Вспомните сербов – сколько добра мы сделали для них в прошлом, а началась война, и враждебная политика Сербии привела к тому, что наш консул был вынужден покинуть Белград.

– Да, все было именно так, – вздохнул император. – Получается, что Россия обязана всем, ей же – никто.

– А «Начертание» Илии Гарашанина, – напомнил я. – Этот документ наполовину написан в парижском отеле «Ламбер»[77], a наполовину сочинен покойным турецкоподданным Михаилом Чайковским – да упокоит Господь его грешную душу. Это «Начертание» полно идеями «революционной войны», провозглашенной якобинцами. В будущем адепты сего документа наплодят в Сербии множество тайных обществ, одно из которых осуществит в 1914 году убийство наследника австрийского престола Франца-Фердинанда, что станет казусом белли для начала Первой мировой войны.

– Вот как? – покачал головой Николай. – Хотя чему тут удивляться – все тайные общества в итоге становятся рассадником убийц и заговорщиков.

– Андрей Борисович, – спросил меня Перовский, – а нельзя ли создать вполне легальную и добропорядочную партию, состоящую из южных славян, которая будет с уважением относиться к России и станет проводником наших интересов на Балканах?

Я задумался. Мне и самому порой казалось, что общеславянские идеи должны в итоге объединить народы, говорящие на одном языке – или на близкородственных языках – и исповедующие одну веру. Но жестокая реальность каждый раз доказывала мне, что национальный эгоизм, алчность и жажда власти оказывались сильнее. Достаточно вспомнить сербско-хорватскую взаимную резню во время Второй мировой, а также в девяностых годах, или ту же бандеровщину.

Впрочем, я не стал говорить об этом со своими собеседниками и лишь пообещал им как следует подумать над всем здесь сказанным.

9 июня 1855 год. Станица Чамлыкская

Лабинской оборонительной линии

Кавказского линейного войска.

Майор Гвардейского Флотского экипажа

и офицер по особым поручениям

Министерства иностранных дел

Российской империи

Павел Никитич Филиппов

Недели две я пользовался гостеприимством станичного атамана. Скучать с ним не приходилось – за свою долгую и полную приключений жизнь бывший командир гвардии персидского шаха повидал немало.

Я, в свою очередь, рассказал Скрыплеву про разгром англо-французского флота на Балтике, про отражение вражеского нападения на Севастополь и про наши текущие дела. Кое-что о том, что я ему сообщил, он уже слышал, но описание чудесных машин, летающих по небу и обрушивающих на голову врагов смертоносный огонь, про корабли без парусов, которые в одиночку могут сражаться с целой эскадрой, для старого рубаки было в диковинку.

– Это что ж получается, Павел Никитич, – удивился Скрыплев, – на свете нет теперь силы, которая могла бы победить наше воинство?

Я лишь развел руками, заявив, что Россия и без этих чудес всегда побеждала супостатов. О нашем иновременном происхождении я, естественно, рассказывать Скрыплеву не стал. «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь», – говаривал царь Соломон. Не стоит забивать голову пожилого человека вещами, которые могут помрачить его разум.

А вот вчера наконец прибыл человек, которого Скрыплев решил дать мне в помощники. И хотя чин у Ерофея Мещерякова был небольшой – хорунжий[78], но держался он с достоинством, без подобострастия. Правда, Скрыплева он немного побаивался – это я успел заметить, – но относился к нему, как сын относится к строгому родителю.

Внешне Ерофей больше смахивал на уроженца Индостана, чем на кубанского или терского казака. Среди станичников порой встречались люди с чертами лица, схожими с кавказцами, но тут передо мной стоял одетый в черкеску казак, весьма смахивающий на индийского актера Радж Капура в молодости, только с бородкой. Я решил потом наедине потолковать со Скрыплевым, чтобы поподробней узнать биографию его протеже.

А пока в моем присутствии станичный атаман велел хорунжему слушаться во всем меня и, если нужно, «положить живот свой за матушку-Россию».