Остров Немого - Гвидо Згардоли

– Именно так. И удивительно то, что ты всегда была такой – способной выбирать. Это тебя и спасло. И защитило твою свободу. Ты, Суннива, не испорчена миром. Как говорит Руссо: «Tout dégénère entre les mains de l’homme» – «Всё вырождается в руках человека». А знаешь, что сказал кайзер Германии? Что роль женщины должна ограничиваться тремя К!

– Что за К такие?

– Küche, Kinder, Kirche. Это на немецком. Кухня, дети, церковь. Этим они ограничили мир женщины!

Суннива задумалась на мгновение.

– И ни слова о маяках.

Элиза рассмеялась и от смеха чуть не потеряла равновесие.

– Господи! Суннива, умрешь с тобой! Нет, он не говорил о маяках. Ни о пароходах, ни о политике, ни о медицине, ни о конституции, ни о множестве других вещей, которые женщины могли бы делать не хуже, чем мужчины.

– Мой отец, – вспомнила Суннива, – занимался домашними делами, работал на кухне, растил своего брата – твоего отца.

– Я знаю.

– Он стирал одежду, готовил дравле, мыл пол.

– Да-да. Мой отец рассказывал мне об этом.

– А когда понадобилось, он научился работать и на маяке. И я всегда делаю так, как он меня учил. В любой работе есть смысл.

– И выполнять ее нужно грамотно! – заметила Элиза.

С шумом и криками появились крачки, и порыв теплого ветра растрепал волосы Суннивы и Элизы, взметнул подолы их юбок. Птицы покружились над маяком и улетели далеко, в сторону горизонта. Элиза смотрела вдаль, на пароход, и за него – туда, где начинается Дания и континентальная Европа.

8

Бундэвик увидел, как Юрдис Онруд вышла из дома, на мгновение пригнулась от ветра и прикрыла лицо уголком платка, накинутого на плечи. Платье Юрдис было таким строгим и темным, что, казалось, она только с похорон, – ни складочек, ни полосок, ни узоров. Такой наряд выдавал в ней практичную и весьма серьезную женщину. Ветер дул так сильно, что платье обтянуло тело Юрдис, очертило ее фигуру. Трава и кусты прижались к земле, а волны поднимались выше и выше. Юрдис Онруд уверенно направилась к сараю.

Бундэвик нагнал ее у двери.

– Фру Бьёрнебу, – обратился он, придерживая на голове шляпу-котелок. – Позвольте на несколько слов?

Женщина с недоумением посмотрела на него.

– Что случилось? – спросила она, положив руку на засов, будто в сомнении: открывать дверь или нет.

– Ничего. Я просто хотел поговорить о ней.

– О ком?

– О Сунниве.

К деревянной двери сарая ветер принес сухую траву и ветки – со звуком, похожим на шелест страниц.

Женщина не спешила с ответом. Но потом всё же кивнула.

– Входите, – пригласила она, поднимая засов.

Бундэвик чувствовал ее недоброжелательность. Но не винил хозяйку дома. Ей не нравилось, что Сверре почти всё время проводит в ностальгических беседах с другом, забыв о семье и даже о работе. Закрытые, изолированные сообщества – так было всегда и везде – не терпят вторжений из внешнего мира. А Бундэвик был чужаком, способным нарушить привычное равновесие, быть может, счастливое.

Женщина открыла мешок муки, достала маленькую лопатку и принялась наполнять мешочек, принесенный с собой. Белая пыль взметнулась и медленно опустилась.

– Итак, – сухо произнесла она, не поднимая глаз, – что вы хотели узнать о Сунниве?

Бундэвик обратил внимание на камею из раковины с выгравированным сердцем, которую Юрдис носила на воротнике. Затем он вытащил из кармана трубку и набил ее.

– Я точно и не знаю, – почти прошептал он. – А что бы вы могли рассказать мне?

Юрдис молчала, а ее рука словно застыла в воздухе с лопаткой, полной муки.

9

Элиза не знала, что делать. От этих криков ее сердце готово было выпрыгнуть из груди. Какие же они горестные, какие нескончаемые! И сколько уже всё это длится? Как вообще человек может так долго переносить боль?

Она вышла и нервно стала ходить взад-вперед, стуча каблуками по дощатому настилу, борясь с собой, чтобы не уйти далеко – на другой конец острова. Элиза зажимала уши ладонями, но и это не помогало: крики всё равно доносились до нее, а в редкие мгновения тишины она знала, что боль не отступила, и это приводило ее в отчаяние.

Из-за двери выглянула раскрасневшаяся Суннива. Ее щеки горели от волнения.

– Ты что там делаешь? Почему не зайдешь внутрь?

– Я не могу слышать эти крики.

– Ты могла бы нам помочь.

– И не проси даже, Суннива. Что угодно, только не это. Невыносимая мука!

– Всё будет хорошо! Юрдис уже родила одного… И этого родит!

– Я не про Юрдис! – воскликнула Элиза и внезапно замерла. – Это для меня мука! Для меня! Я не могу смириться с тем, что женщине нужно так страдать!

– Эта боль быстро забывается, – уверенно сказала Суннива.

– Ты-то откуда знаешь?

– Ну, все так говорят.

– Уверена, это слова тех, кто никогда не рожал! – с сарказмом заметила Элиза. – Я ни за что не войду в дом. По крайней мере, пока он не родится.

Суннива пожала плечами.

– Как скажешь. Я пойду. Думаю, уже вот-вот!

На кровати, принадлежавшей некогда Гюнхиль и Арне, Юрдис Онруд стонала в поту и боролась с болью, рожая второго ребенка.

Хотя Суннива и сказала Элизе, что всё в порядке, вернувшись в комнату, она поняла, что это не так. За то короткое время, что Суннива ходила за горячей водой и перекинулась парой фраз с Элизой, лицо Юрдис стало белым, как простыня. Бескровным. Суннива приподняла рубашку роженицы и