Осьминог - Анаит Суреновна Григорян

великоваты плавники. Услышав урчание кофемашины, выжимавшей в чашку последние капли кофе, Александр торопливо сгреб рыбок в ладонь и сунул в карман рубашки.

– Нужно сказать, – Кисё с тихим стуком поставил на стойку маленькую чашку дымящегося эспрессо, в которую тут же щедро насыпал сахара. – Нужно сказать, что погода тогда была примерно такая же, как сейчас, и рыбаки не собирались выходить в море, а просто прибирали свой сейнер и готовили его к следующему рейсу. Но монах очень настаивал и торопил их, а плыть до Синодзимы совсем ничего, так что они наспех побросали сети на палубу и отвязали швартовочный трос. Пассажир их бо́льшую часть пути молчал, стоя на самом носу сейнера и вглядываясь в море: Мацуи-сан попытался уговорить его зайти в рубку, чтобы не продуло ветром, хотя, думаю, он больше боялся, что монах в своей треугольной шляпе и длинном черном одеянии свалится в воду, утонет и превратится в Умибозу, – Кисё улыбнулся, – и тогда рыболовный промысел в заливе Микава может сильно пострадать. Когда они были уже совсем недалеко от Синодзимы, монах снова их удивил: возле небольшого каменистого островка Цукуми, который корабли обычно обходят с запада, чтобы подойти прямо к пристани, он попросил обойти Цукуми с востока и подплыть как можно ближе к восточному берегу Синодзимы. Мацуи-сан, конечно, возразил, что сейнер не сможет причалить к не предназначенной для этого набережной, но монах на это спокойно ответил, что сходить на берег ему, скорее всего, не понадобится. К тому же, когда они подплывали к острову, он настойчиво потребовал сбавить ход – тут, впрочем, никто не стал с ним спорить. – Кисё сделал глоток кофе, подумал немного и добавил в него еще ложку сахара. – Мацуи-сан рассказывал Фурукаве-сану, что дело было к вечеру, часам к шести, а в это время уже начинают сгущаться сумерки, да еще и над водой образовалась плотная дымка, так что он стал беспокоиться, что из-за настырного монаха его любимый сейнер налетит на какой-нибудь скрытый под водой острый камень и придется вызывать по рации подмогу. Когда они подошли к восточному берегу Синодзимы, монах попросил пройти еще немного вдоль береговой линии – тут уж Мацуи-сан не выдержал и сказал ему, так, мол, и так, святой отец, я уважаю ваши причуды, но я не согласен, чтобы из-за них мой единственный источник дохода пошел на металлолом, а мы с женой остались нищими. Монах ему на это ничего не ответил, только указал рукой куда-то вниз. Мацуи-сан подошел к борту и посмотрел туда: сначала из-за клубящегося среди прибрежных камней тумана он ничего не увидел, но затем разглядел что-то белое, похожее на верхнюю половину женского тела. Фурукава-сан говорил, что Мацуи-сан много повидал в своей жизни, но тогда до смерти перепугался, и у него едва хватило сил, чтобы крикнуть помощнику, который находился в рубке, подойти еще чуть ближе к берегу и заглушить дизель. Он рассказывал, что никогда не забудет запрокинутого лица этой бедной женщины и ее рук, которыми она из последних сил держалась за выступавший из воды камень.

– Эта женщина…

Кисё пожал плечами и сделал еще один глоток кофе, который по вкусу должен был уже напоминать сладкую кофейную патоку.

– Мацуи-сан так и не узнал, бросилась ли она в воду специально или упала туда в результате несчастного случая: сама бедняжка так замерзла, что не могла выговорить ни слова, и ее увезли в больницу в Нагоя.

– А что монах?

– Монах попросил отвезти его обратно на Химакадзиму, к старой пристани. – Кисё помолчал немного. – Рыбаки, конечно, отказывались взять с него деньги, но он уперся и действительно заплатил им двойную стоимость билета на паром, притом отдал всю сумму мелкими пятииенными монетами.

– Билет до Синодзимы стоит семьсот иен. Это, выходит, двести восемьдесят монеток…

Кисё рассмеялся:

– Сразу видно, что вы настоящий банковский служащий, Арэкусандору-сан! Верно, а Мацуи-сан и его помощник сохранили себе по одной на память и сделали из них талисманы – Мацуи-сан говорил, что после того случая дела у него и вправду пошли лучше и он стал одним из самых удачливых среди местных рыбаков.

– Вот как…

– Ну вот, омурайсу готов! – Дверь кухни открылась, и на пороге появилась Томоко, с трудом удерживавшая в руках три большие тарелки. Кисё вскочил со стула и бросился ей помогать. – Только я кетчупа к нему не нашла, Камата-сан.

– Он у меня здесь стоит, Ясуда-сан, чтобы всегда был под рукой, если посетители попросят.

– Мне тогда без кетчупа! – Александр забрал у Кисё тарелку. – Никогда не любил омлет с кетчупом.

– Значит, это хорошо, что я его не нашла. – Томоко присела рядом с Александром и взяла со стола пару одноразовых палочек. – Я так давно не готовила омурайсу, самой интересно, как у меня получилось. Ну что ж, итадакимасу![206]

Она выглядела заметно повеселевшей, разве что необычная бледность лица и лихорадочный блеск глаз выдавали, что она пережила сильное потрясение. Александр молча отделил палочками кусочек омурайсу – тот и вправду оказался очень вкусным, школьный конкурс Томоко выиграла заслуженно. Он повернулся к выходившему в сторону набережной окну: на улице еще не собиралось рассветать и стояла кромешная темень, в которой одиноко светил фонарь – из-за того, что перед ним мельтешили капли дождя, казалось, что фонарь мерно раскачивается в воздухе и может в любой момент оборваться и его унесет ветром в море. Такизава, наверное, спит сейчас крепким сном и не подозревает, что происходит ночью на маленьком острове, и ему снится его Ёрико. Александр почувствовал зависть к бывшему коллеге и отщипнул еще омурайсу. Такизава говорил о своей Ёрико при каждом удобном случае: кто-то рассказывал, что однажды в его отделе появилась молоденькая практикантка с последнего курса экономического, за которой Такизава принялся ухаживать, но, когда дело дошло до главного, по ошибке назвал ее Ёрико. Оказалось, что в кроткой как кошечка студентке скрывалась настоящая тигрица, которая от обиды отхлестала начальника собственной блузкой с мелкими металлическими пуговицами и расцарапала ему ногтями руку, которой он едва успел закрыться, а метила вообще-то в лицо. К чести Такизавы нужно сказать, что практику девушка успешно окончила и вернулась в свой университет, а насчет царапин он сам говорил, что под вечер зашел помолиться в святилище Инари и не заметил спавшую в сэсся[207] кошку, а когда взялся за веревку, чтобы позвонить в колокольчик, кошка проснулась и вцепилась ему в руку. Господин Симабукуро, услышав это объяснение, с невозмутимым видом заметил, что это, должно быть, была самая настоящая нэкомата, кошка-оборотень, ведь у обычной кошки не может быть такого большого расстояния между когтями, и он счастлив, что Такизава-кун так легко отделался и ушел от нее живым, не то в отдел финансового мониторинга пришлось бы срочно искать нового сотрудника.

– Похоже, с Химакадзимы будет в ближайшие дни не уехать, – задумчиво проговорила Томоко. Она свой омлет почти не ела, отщипывая от него палочками крошечные кусочки. – Тайфун усиливается, да, Камата-сан?

– Это все холодный фронт с Хоккайдо, – улыбнулся Кисё. – Арэкусандору-сану, как я слышал, как раз предложили хорошее место в Нагоя, но теперь, похоже, с работой придется немного подождать.

– Я вовсе не собирался… – Начал Александр и осекся.

– Вам предложили новую работу? – Оживилась Томоко. – Но это же замечательно! Поздравляю вас, Арэкусандору-сан!

– Ну не то чтобы что-то определенное…

– Такизава-сан очень беспокоится о вашей судьбе. – Кисё указал на Александра палочками. – Он рассказал мне о случае, после которого проникся к вам уважением. Вы не возражаете?

Александр пожал плечами:

– Вы ведь все равно расскажете.

– Это был, если не ошибаюсь, второй или третий месяц вашей работы