Днем и ночью хорошая погода (сборник) - Франсуаза Саган

Лоранс: Зельда, вы уже на ногах? В такую рань? Что случилось?

Зельда: Лоранс, правда, я чудесно смотрюсь? Сегодня я играю в молодую женщину, которая на заре ставит в вазу цветы в своем прелестном загородном домике; в милую, веселую хозяюшку, украшающую свой прелестный домик к приезду гостей. Правда, чудесная композиция? (Наклоняется к букету, принимая позу, как на открытке.)

Лоранс (смеясь): Правда, вы само совершенство. Но скажите честно, что вы делаете в такую рань?

Зельда: А вы, юная дева? Какая бессонница, какое застарелое отрочество привело вас на рассвете в эту гостиную?

Лоранс: Меня разбудил петух. Это тоже напоминает открытку, но это чистая правда: моя комната выходит окнами прямо на курятник, а эта тварь не знает устали.

Зельда: Надо будет свернуть ему шею или поменять вам комнату. А меня разбудил мой садовник, когда отправлялся на свои грядки. Похоже, садоводством можно заниматься только на заре. Мне здо́рово повезло… Хотите чашечку чая? Там, на подносе.

Лоранс садится и, помешивая ложечкой в чашке, смотрит на Зельду, которая продолжает возиться с букетом.

Эти яблоневые ветки немного густоваты, вам не кажется? И в этом красном пятне я не уверена… (Отступает на шаг.) Ах, а вообще-то мне совершенно все равно. Плевать мне на этот букет! Что изменится, скажите мне, от того, удачно или неудачно я расставлю эти цветы? Интересно, как это женщинам, которые живут, так сказать, нормальной жизнью, удается не спятить окончательно. Чтобы вести домашнее хозяйство, надо быть маньяком, психоманьяком, ненормальным. Вы не находите?

Лоранс: Боюсь, что в этом смысле я до ужаса нормальна. С утра до вечера пребываю в полном беспорядке и сплошных развлечениях. Знаете, Зельда, мне так нравится Каренак, это просто чудесное место!

Зельда: Надо же? Мне очень приятно. Я и сама любила Каренак, когда была маленькая, да и потом тоже. Очень и очень любила.

Лоранс: А почему в прошедшем времени?

Зельда: В прошедшем? И правда. Я уже сама заметила, что после Брабана о многих вещах говорю в прошедшем времени. Но в некоторых случаях я этому рада.

Лоранс: Например?

Зельда: Например, я очень любила кокаин, я очень любила стомиллионные ставки, я очень любила всякую уличную шпану, я очень любила допинг, я имею в виду и людей, и таблетки.

Лоранс: А теперь вы больше не любите всего этого?

Зельда: Нет. Вернее, у меня нет желания проверять, люблю я это или нет, что очень важно для спокойствия бедной Дорис и бедного Этьена. Врачи сделали свое дело: они меня «успокоили». А может, уже возраст сказывается?

Обе смеются.

Не смейтесь, не смейтесь, мне скоро тридцать четыре. Вам-то, наверное, на десять лет меньше?

Лоранс: На девять. Но вы такая молодая… Если бы меня спросили, сколько вам лет, я не смогла бы ответить.

Зельда: В действительности я должна выглядеть на тридцать один. Три года вне жизни! С другой стороны, три года вне жизненных неурядиц. Странно было бы, если бы я набрала в Брабане, в Швейцарии, все эти банкетные килограммы, алкогольные мешки под глазами, морщинки от смеха. Хотя морщинки у меня как раз есть. Смотрите: тут и тут. (Наклоняется к Лоранс.) Несправедливо, вам не кажется?

Лоранс: Нет, это морщинки от Поля.

Зельда: Верно-верно. Глупо с моей стороны так говорить. Вы не представляете, как мы смеялись с Полем… Мы прятались в его сарае, как школьники, сбежавшие с уроков. Я целый год пробыла одна в этой клинике, в этом бежевом аду. А потом еще два года — тайно встречаясь с любовником. В свои тридцать четыре года я, умная, тонкая (во всяком случае, меня такой считают), если не в здравом рассудке, то со здравым смыслом, дрожала от страха, чтобы под моим любовником не скрипнула половица, чтобы за его спиной не открылась вдруг дверь, пока мы любим друг друга, чтобы меня не вытащили силой из его постели или чтобы в Брабане просто-напросто не сменили лодочника. Что мне тогда было бы делать? Кого умолять? Правда?

Лоранс: Простите, что я спросила вас, Зельда, меня это не касается… А впрочем, это дурацкая фраза: «Меня не касается». Ведь я по-настоящему люблю вас. Ну а сейчас вы счастливы? Все хорошо?

Зельда: Да, конечно. Я на самом деле очень счастлива. Сама не знаю почему, но счастлива. Ведь вообще-то, если подумать: я на свободе, я еще молода, богата, я в деревне, которую люблю, со мной человек, которого я люблю, — и все это после нескольких лет кошмара… Мне следовало бы скорее чувствовать себя несчастной. Вы же знаете, что такое количество положительных факторов обычно приводит к жуткой тоске… Но нет, у меня ощущение полной гармонии.

Лоранс: Да тут и сама жизнь — полная гармония. Даже Этьен как будто расслабился, вы не находите?

Зельда: Да, верно. Он стал… веселее, а иногда — печальнее, он стал живее. Он ведь любит вас? Правда, это никчемный вопрос: и так видно, что любит. Мне странно смотреть на это: я ведь никогда не видела Этьена влюбленным.

Пауза. Лоранс озадаченно смотрит на Зельду, которая спокойно пьет чай.

Лоранс: Зельда, я не понимаю вас. Что вы такое говорите? Этьен был влюблен в вас.

Зельда: Что вы! Нет, конечно! Он же вам рассказывал, наверное: у нас был брак по расчету, и только. Мы были хорошими друзьями, но ни о какой любви и речи не было. Я думала, вы знаете.

Лоранс: Я знаю, что это официальная версия. Но вы же такая умная, неужели вы в это поверили?

Зельда: Ну да, абсолютно поверила. Нас поженили наши семьи, чтобы мы следили друг за другом, вернее, чтобы Этьен следил за мной, и мы оба четко соблюдали условия контракта: то есть я заводила себе любовника за любовником, совершала глупость за глупостью и всячески отравляла Этьену жизнь, и так долгие годы.

Лоранс: И ему было все равно? Вы правда думаете, что мужчина у всех на глазах может терпеть такое от жены, от женщины, которая является ему женой, просто соблюдая условия контракта? Как бы приличия ради? Вы считаете это правдоподобным? В наше-то время?

Зельда: Ну да. И именно потому, что он не любил меня, в этом не было ничего страшного… Ну, возможно, это его раздражало…

Лоранс (поднимаясь, изменившимся тоном): Зельда, я ни разу не замечала, чтобы вы лгали. Сколько вас знаю, хотя это и немного, но на самом деле уже давно. И вот уже два года, как я знаю Этьена и как он любит меня и говорит со мной обо всем. Вы и в самом деле считаете, что Этьен никогда не любил вас?

Зельда: Да, я так считаю. (Пытается улыбнуться.) Правда, для женщины хвастать тут нечем. Но дело обстоит именно так: мой муж никогда не был в меня влюблен!.. Вы же знаете, он женился на мне, прекрасно зная, кто я и что я…

Лоранс (перебивая ее): Ну и кем же и чем же вы были?

Зельда: Комком, дорогая моя, комком нервов, волос, крови, любви, желаний, отчаяния, страстей. Меня как будто выбросили в открытое пространство, думаю, я была почти символом. Во всяком случае, ничего общего с человеческим существом у меня не было, а следовательно, и с женой. Возможно, все это из-за денег, из-за огромного состояния, которое осталось мне от деда почти целиком — за вычетом четвертой части для Дорис, — из-за них все так… покатилось… Одним словом, я была не из тех, кого любят, кого можно полюбить. Да меня и не любили: желали, обожали, ненавидели… А вот любовь… Нет, на нее не было времени. У меня у самой не было времени на любовь, и я никому не давала на это времени. Любовью я занималась, но без разврата… И не из соображений морали, и не от недостатка возможностей… (наполовину обращаясь к Лоранс, наполовину разговаривая сама с собой) но я всегда была слишком распутной, чтобы заниматься любовью не с одним партнером. Вообще трудно представить себе разврат, слова, вздохи, которые позволяют себе наедине. Я приказываю мужчине слушать, трогать меня одну, смотреть только на меня, и сама тоже смотрю только на него, слушаю только его, целую его одного. Он погружается в меня, тонет во мне, я заполняю его всего. И я говорю ему всякие вещи: то велю, чтобы он сделал мне больно, то рассказываю, как в школе была лучшей по истории. Я говорю ему, что убью его, если он меня обманет, и тут же — что боюсь грозы. И он тоже говорит мне всякие вещи: все, что приходит ему в голову в данный момент, а главное — когда после нашей любви от нее отливает кровь. В это самое время, я знаю: он принимает меня, он видит меня, хочет меня, хочет, чтобы я была. Для кого-то нужно, просто необходимо, чтобы я была на свете, чтобы я была сама собой, Зельдой, чтобы я была вот тут, у него перед глазами, безмолвная и голая. И тогда я действительно начинаю жить, дышать. А что мне делать сразу с несколькими возбужденными типами? Смотреть на их спину, уши, затылок? Ждать, когда они забудут о моем существовании? Нет уж! Пусть в эти детские игры играют трусливые переростки. На любовь у меня не было времени. Я говорю не только о Поле. То же было со всеми моими подонками. И мне тоже было необходимо, просто чудесно сознавать, что все эти случайные люди есть на земле. Вы понимаете?