Днем и ночью хорошая погода (сборник) - Франсуаза Саган

Лоранс: У Этьена было время. Он был рядом.

Зельда: У Этьена была своя жизнь. Он не лил слезы у домашнего очага, дожидаясь, когда я вернусь. Конечно, он не так спешил, как я, и не был таким фантазером, если только мое больное воображение можно назвать фантазией.

Лоранс: Так, значит, этот привлекательный молодой мужчина женился по расчету и до сих пор состоит в браке с женщиной, которая все это время выставляет его на посмешище, изменяет ему, унижает его перед всеми — перед друзьями, матерью, любовницами и им самим, в конце концов! Зельда, кроме любви существует еще и мужская гордость, чувство собственного достоинства. И что, кроме любви, могло помешать Этьену сразу же вас бросить, хотя бы для того, чтобы сохранить хоть каплю самоуважения?

Зельда не отвечает.

Молчите? Пожалуйста, Зельда, скажите, что, кроме любви, могло удерживать Этьена рядом с вами?

Зельда (устало): Послушайте, Лоранс, все очень просто: были две крупные фирмы, которые всю жизнь были связаны между собой. Их наследники оказались оба выродками, ну, во всяком случае, не желали иметь ни малейших забот о будущем, при этом эстетически и социально абсолютно подходили друг другу. Их решили поженить, они по беспечности своей согласились, и ни один из них не стал от этого ни счастливее, ни несчастнее. Поверьте, это все правда.

Лоранс: Я не верю.

Зельда (раздраженно): Ну ладно, вполне возможно, что Этьен и правда меня любил и что какое-то время я заставляла его страдать от этого. Может быть, я и вела себя по отношению к нему как хищная тварь, но я таких случаев не помню. У меня было много жертв повсюду, и они гораздо больше интересовали и забавляли меня. Впрочем, за это я понесла наказание…

Лоранс: Не надо, Зельда! Знаете, я ужасно не люблю такие разговоры…

Зельда (смеясь): Не беспокойтесь, я тоже. Я никогда не верила, что кто-то в том или ином смысле может понести наказание за что бы то ни было — или заслужить его. Только не спорьте, Лоранс. Вы любите Этьена, он любит вас, и это главное. Но все же, вы полюбили его не за то, что он был рогоносцем с разбитым сердцем, правда?

Лоранс: Не знаю.

Зельда: То есть?

Лоранс: Все не так просто, конечно. Я познакомилась с Этьеном, потом увидела его таким, каким его видят все: блестящий, остроумный циник, привлекательный, без иллюзий и т. д. и. т. п., образец сорокалетнего мужчины, само совершенство. Потом мы переспали вместе, и я думала, что это будет история на один уикэнд — и из-за меня, и из-за него. Знаете, мы, современные девушки, циничны… Вы читали «Мари Клер»?

Обе смеются.

Зельда: А потом?

Лоранс: А потом, в воскресенье вечером, Этьен рассказал мне о вас, о себе, обо всем, чего я не знала — чего никто не знал.

Зельда: Да, знаю, вернее, могу вообразить, что говорилось о нашем браке через пять лет. Вы мне расскажете или лучше я это сделаю сама?

Лоранс: Честно говоря, если уж вообще об этом надо говорить, то я предпочла бы, чтобы это сделали вы.

Зельда: Хорошо. «Вот Этьен д’Уши́, который женат на внучке Ван Пеера, ну, знаете, заводы Ван Пеер. Совершенно чокнутая, нимфоманка, да еще и алкоголичка в придачу. Бедный молодой человек, он столько вытерпел, но все равно дело кончилось Брабаном». Точка. Я не ошиблась?

Лоранс: Ни единым словом… Так вот, Этьен рассказал мне о вас, о том, какой вы были, о вашем обаянии, о вашем уме и о том, что его терпение, о котором все говорили, на самом деле было вовсе не терпением, а настоящей пыткой для хорошо воспитанного человека, невыносимой пыткой. Возможно, это противоречие между блестящим сорокалетним красавцем и мучеником и стало настоящей причиной, почему я его полюбила. Я не говорю здесь о роскоши, которой окружен Этьен, о его безбедной жизни, которые тоже имели для меня определенное значение. Я ведь родилась в небогатой семье, приличной, но очень стесненной в средствах.

Зельда: Ну так что же вы еще хотите узнать, Лоранс? От меня вы вряд ли узнаете что-то новое, наоборот, это вы мне открыли глаза на некоторые вещи, например на то, что мой муж был одной из моих жертв. Мне очень жаль, хотя теперь, пожалуй, поздно жалеть. (Внезапно переходя на светский тон.) Я очень тепло отношусь к Этьену, он и правда отлично держится. Вы знаете, он же провел несколько лет в Итоне. Что бы там ни говорили, а эти англичане умеют воспитывать молодых людей…

Лоранс открывает рот, чтобы что-то возразить, но Зельда уже повернулась к ней спиной, и Лоранс оставляет попытку. Пауза.

(Звонким голосом.) Внимание, внимание, Лоранс… Вставайте! Бежим! На нас надвигается Дорис, одетая как труженица полей, с кошелкой в руках. Вы знаете, что она каждую субботу ездит в Вильфранш на базар за овощами? Они там дешевле, чем в магазине.

Лоранс подходит вслед за ней к окну, и они со смехом смотрят куда-то наружу. Зельда кладет руку Лоранс на плечо.

Она берет автофургон, прихватывает с собой нашего беднягу-дворецкого, а тот — такой сноб — терпеть не может открытые рынки, ему подавай лучших гастрономов. Она привозит тонны, десятки ящиков. Помните, я говорила вам, что мой дедушка оставил ей четверть своего состояния? Так вот, это все же четыре или пять миллиардов, знаете ли… Я пошла одеваться.

Лоранс: А я спасаюсь бегством.

Они выходят, каждая в свою дверь. Появляется Дорис. На ней и правда брезентовая ветровка, на голове платок. У нее румяные щеки и довольный вид. Входя, она кричит во весь голос.

Дорис: Репка… Репка на два с половиной кило, дыни по шесть фунтов каждая, топинамбуры просто гигантские — я таких никогда не видела! В этом году творится что-то невероятное! Огромная репка, шестифунтовые дыни, топинамбур гигантский…

Дорис говорит все тише, потом и вовсе замолкает, заметив, что в комнате никого нет. Она закрывает сумку, которую держала раскрытой, с разочарованным видом садится у чайного подноса и нехотя съедает несколько тостов. Входит Этьен в халате.

Дорис (вновь обретя голос): Дыни по шесть фунтов каждая… (Снова открывает сумку.) Топинамбуры просто гигантские, репка на два с половиной кило… Представляешь, Этьен?

Этьен (твердо): Нет, дорогая Дорис! Нет и нет! Только не сейчас! Я не сомневаюсь, что ты открыла новые чудеса природы, только, умоляю, не делись своими открытиями со мной! Меня никогда не прельщали овощи, никогда. Правда, Дорис, не с утра! (Садится рядом с ней и тоже вяло грызет тост.)

Дорис (закрывая сумку): Ты не понимаешь, как это приятно — потрудиться в поте лица, чтобы семь потов сошло…

Этьен: Дорис, передо мной лежит газета, и там написано, что акции «Энджинз энд компани» поднялись еще на три пункта. У тебя в сейфе этих акций целая пачка. Так зачем мне рыдать над твоими хозяйственными проблемами? Я согласен, все это очень мило, наивно, я даже сказал бы, что это милое ребячество, я даже могу — с натяжкой — признать это поэтичным, но полезным и захватывающим — уволь!

Дорис (очнувшись): «Энджинз» поднялись на три пункта? Дай-ка сюда газету. А «Скотланд»?

Этьен (протягивая ей газету): Знаешь, вот такой ты мне гораздо больше нравишься.

Дорис (уткнувшись носом в газету): Ты представляешь, что там сейчас творится, на американском рынке? Черт ногу сломит! А ты и правда удачно распорядился своими «Скотланд». Сколько они у тебя дают? Тридцать процентов?

Этьен (довольно): Тридцать два.

Пауза. Дорис читает газету.

Дорис (опуская газету): Ох! Вот это да… Этьен, Шарвен умер!

Этьен: Что?

Дорис (читает): «Вчера вечером в Женеве после тяжелой и продолжительной болезни внезапно скончался выдающийся швейцарский психиатр, знаменитый профессор Шарвен».

Этьен (прочитав в свою очередь): Рак, конечно. Он очень похудел, это точно. Мне показалось, что он как будто стал меньше… Чего не скажешь о его гонорарах…

Дорис: Да-да, ладно, не будем об этом.

Этьен: А кстати, это его решение выписать Зельду, вот так, одним махом, — тебя это не удивило?

Дорис: Знаешь, три года — это так долго. И потом, появились новые законы о содержании в психиатрических лечебницах, очень и очень жесткие.

Этьен: Да, знаю, но учитывая, что он каждый месяц получал за это целое состояние…

Дорис: Он практически не вылезал из казино: Канны, Довиль, Лондон — везде побывал. Просто с ума сошел!