Свитки Серафима - Иванна Осипова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем временем трансформация происходила на глазах у трёх наблюдателей. Пластина под свёртком сама по себе расширилась, достигла краёв доски и образовала стенки со всех четырёх сторон. Серебристая на вид упругая масса росла сама, постепенно накрывая артефакт сверху, точно задвигала крышку. Образовалась целостная капсула. Браслет Яра пискнул.
— Пора, — он приложил палец к экрану.
Ничего не произошло, или Алексею показалось, что на столе продолжает лежать стальная коробка, в которой теперь хранилась семейная реликвия. Он моргнул. Всего пять сотых секунды. Стол был пуст. Пластину Ярослав убрал.
— Может, снова кофейку? — Сашка потёр ладони, словно замёрз.
Смирившись с пустотой в мыслях, Алексей поставил чайник. Они как будто повторили недавний ритуал и только-только пришли в квартиру бабы Вари, но Алексей чувствовал себя другим человеком. С этим необходимо разобраться, осмыслить, а вначале принять всё, что сейчас скажут эти странные люди.
— Надеюсь, я до пенсии успею узнать правду, — всё же язвительно пробурчал историк.
Стол быстро оброс чашками, миской с пирожками и сахарницей, куда Саша нахально запустил пальцы. За что получил осуждающий взгляд командира.
— Хватит суррогатом травиться, психолух, — настроения Яра заметно улучшилось, и он решил, что вполне можно поддразнить товарища.
— Один кусочек, — жалобно протянул тот, отправляя добычу в рот. — Клянусь брать аптечку с собой.
— Купите Варваре сахара, — строго вмешался Алексей. — И… и кофе!
О недавних событиях напоминал чемодан под столом. Историк побросал в него книги, разложенные тут же на полу, и унёс в коридор. Опустошение сменилось беспокойством за деда. Как он ему скажет, что нет больше иконы? Почему слова о человеке с кольцом должны успокоить старика?
Втроём они минуту сидели молча и пили кофе.
— Вы решаете, с чего начать? — не выдержал Алексей. — Или очень любите чужой кофе?
Он не злился, как это было до удивительной находки в чемодане, который историк самолично привёз в городок. Алексей желал ускорить события.
Яр потёр переносицу и отставил чашку.
— Ты прав, — он кашлянул, будто ему стало неловко.
— Почему вы искали Сакральный дар? — Хозяин артефакта решил помочь с формулировкой ответов. — Икону ищут все кому не лень.
— Например?
— Витька Смуров, думаю. Замзав этот, Воробышев.
— Дрянной человек, — встрял Сашка.
— Не из лучших, — охотно согласился историк. — И…ищет искусствовед по поручению фирмы, какой не знаю.
— Про фирму знаем, — Ярослав, нащупав нужную нить разговора, заметно расслабился. — Один бизнесмен узнал о Сакральном Даре. Возможно, видел оттиск или что-то подобное. У иконы особое свойство, невозможно побороть желание обладать ею, смотреть на лики, если ты… — военный подбирал слова. — В религии это называется грехом.
— Греховен? — Алексей понял.
— Вроде того. Фирма активно разыскивала раритет. Хозяин ничего не жалел.
— Я с ними контактировал, — с видимой гордостью заявил улыбчивый любитель сахара. — Чтобы контролировать поиски. Была вероятность, что они получат артефакт. Если что, я бы, цап! И забрал. Ты его видел в ресторане.
Алексей удивился.
— С Оксаной? Так это сам владелец фирмы? Они приходили в библиотеку к заведующему.
— Тот щуплый человечек, зачем ищет Сакральный Дар? — Яр уцепился за информацию.
— «Фирмачу» обещал, — Алексей был краток. — Думаю, хочет продать ценности.
— Судя по нему, не первый раз, — весомо сделал вывод Сашка. — Я его насквозь вижу, гнилушку.
С этим согласились все. Историку хватило одного разговора с заведующим, чтобы понять — Воробышев жаден и себе на уме. «Гнилушка», как верно заметил бывший попутчик.
— Хорошо, — Алексей спокойно отпил немного кофе. — Пошли дальше…
Глава 26
Рассказчик умолк. Серафим подал ему воды, чтобы утолить жажду. Чем больше говорил бродяга, тем спокойнее становился. С благодарностью он посмотрел на отшельника.
— Отцу не нравилось, что я малюю на стенах, земле, досках. Но ещё больше его пугало, что люди замирают при взгляде на дело моих рук. Одни начинают улыбаться, хотя были хмуры, а другие плакать, хотя веселились. Были и такие, кто тут же каялся в тайных грехах. И за это невзлюбили мальчишку, способного вывернуть человеческую душу, очистив от кривды.
— Я понимаю тебя, — согласился Серафим, вспомнив, как сам попал в монастырский подвал за непотребную икону.
— Отец отвёл меня к священнику. Я доверял батюшке. Ведь он так был близок к богу. Должен быть близок. Меня назвали одержимым. Почти все в городище отвернулись от семьи, с опаской ходили в кузню. Доски с рисунками сожгли. Каждого, кто заговаривал со мной или смотрел на мазню, считали знающимся с дьяволом. Отец не мог долго этого выносить. Да и доход потерял. Кормить семью стало нечем. Кто-то шепнул ему, что надо прогнать бесноватого сына из городища, и тогда всё будет по-прежнему. Так я остался один, но продолжал любить этот мир. Мне было дано так много света. Он горел внутри, согревая в странствиях.
Снова гость замолчал, утомлённый болезненной памятью и долгим разговором. Слушал Серафим историю гостя, всей душой сочувствуя ему.
— Я знаю этот свет, — тихо проговорил отшельник. — Он умеет согревать, но и причиняет страдания, если отступишь.
— И я отступил, — горько ответил нищий. — Мир испытывал меня. Как я скитался, как был одинок, я умолчу. Неважно это. Совсем неважно. У меня было то, что ценнее. У меня был свет и дар. В эти годы я ощущал, что ангел рядом со мной и ведёт по пути. Иногда странник мог появиться прямо из ниоткуда. Он помогал мне. После долгих мытарств я осел в далёком городище. Один человек взял меня к себе в дом. Как был я счастлив тогда. Мой хозяин показался человеком добрым и знающим, обучил меня читать и, самое приятное, ему нравились мои рисунки. Часами он мог сидеть рядом, когда я работал с доской и углём. Потом принёс краски, и всё время я уделял лишь огню, что горел во мне. Плоды лихорадочного труда наполняли дом этого человека. Очень часто слышал я восторженные слова от него. Очень часто говорил он, что никому не доступно понять сотворённую красоту, и нет мне равных на земле среди мастеров. Так стал он мне другом, сочувствуя прошлым горестям, поддерживая в настоящем.
Вроде бы о приятном говорил пришлый человек, но голос дрожал от горечи.
— Я работал. Доски и холсты с рисунками заполнили дом хозяина. Мало мне было тех стен. Ничьи глаза не видели силы моей любви к миру, ничьи сердца не загорались в ответ. И вспомнил я слова незнакомца: