Олег Рязанский - Алексей Хлуденёв

Однако пострижение в иноки бельца Митяя произошло не по церковным канонам. По канонам, бельца должен постригать архиерей, а Митяя постриг настоятель монастыря. Пренебрежение традициями и уставом насторожило духовенство. Но не успело оно примириться с нарушением устава, как произошло новое нарушение: Митяй, в иноках без году неделя, поставляется архимандритом, хотя, по канонам, поставлению в сан архимандрита предшествует тяжкий и длительный опыт иночества.

Всем, кто внимательно следил за головокружительной карьерой даровитого недавнего коломенского священника, стало ясно: не за горами и его поставление в сан епископа. Ропщут монахи, протестуют священники, архиереи. Но чем дружнее раздаются протесты, тем настойчивее князь двигает своего подопечного к высшему на Руси духовному сану…

Внушал себе: они, шептуны и ворчуны, не понимают, что он, продвигая Митяя, руководствуется интересами великого московского дела. Он ведет лодку вперед, а они пытаются помешать ему. Да и не потому ли они ворчат, что завидуют? Что сами бы рады надеть на себя белый митрополичий клобук? Ан, нет! Не видать им митрополичьего престола. Первосвятителем будет Митяй, а не кто-то другой, тем паче — Киприан, чужак, кот в мешке…

Едва Алексий почил и его погребли с великими почестями, как Митяй надевает на себя митрополичье облачение и принимается за дела в доме Пречистой Богоматери — так вкупе с Успенским собором называется митрополичий двор.

Вот тогда-то и ополчились архиереи. Когда их созвали на поместный собор, чтобы возвести Митяя в сан епископа (а от епископа до митрополита один шаг), то суздальский владыка Дионисий, самый ревностный блюститель уставных правил, стуча посохом, гневно обличал Митяя: де-выскочка, потрясатель основ… Меча громы и молнии, поневоле бросал камешек и в огород великого князя, потакавшего Митяю. Грозился поехать в Царьград жаловаться патриарху. Взгорячившегося не в меру Дионисия взяли под стражу буде урок каждому, кто встанет поперек Митяя.

Еще больше взроптали священники. Мыслимо ли? Где это видано, чтобы под стражу — святителя?

Слух об этих московских событиях дошел и до Сергия Радонежского. Сергий взял посох и, как всегда, пешком отправился из Маковца в Москву. Когда великому князю доложили, что явился из Маковца преподобный Сергий, он, всегда так радостно встречавший старца, в тот раз испытал чувство растерянности. Верно, старец строго осудит его за потакание Митяю и покушение на право неприкосновенности духовных лиц.

Но Сергий есть Сергий. Он явился не осуждать. Князь не обнаружил в его чистых синих глазах и капли осуждения, зато увидел в них сочувствие и сострадание. Сострадание к кому? Конечно же, к нему, великому князю, который взял на себя большой грех, покусясь на неприкосновенность святителя. И как бы этот его грех, объяснил старец, не повлек за собой небесную кару всему народу, ведь не только государь отвечает за благоденствие своего народа, но и народ отвечает за неправедные поступки своего государя.

Дмитрий Иванович только вопросил: "Отче, не поручишься ли ты за Дионисия? Ведь грозится поехать в Царьград!"

Преподобный Сергий поручился, и суздальский владыка был освобожден. Дионисий отправился в Суздаль, оттуда якобы по делам епархии, в Нижний Новгород, а из Нижнего, пренебрегши поручительством Сергия, отправился в Византию, чем вызвал отчаяние и гнев как Митяя, так и князя. При этом князь поневоле испытал чувство досады и на маковецкого старца, столь неудачно поручившегося за суздальского владыку.

Князь без промедления снарядил Митяя в Царьград, отнесясь к этому предприятию с особенной заботливостью и ответственностью. Он снабдил Митяя посланием к греческому патриарху с просьбой рукоположить Митяя в митрополиты. Дал ему несколько чистых, не заполненных письмом грамот, скрепленных великокняжеской печатью, — на тот случай, коль в том будет нужда, мог под поручительство князя обратиться в Царьграде к богатым купцам для заема денег.

И как же Дмитрий Иванович горевал, когда вдруг пришло известие: Митяй, уже близ Царьграда, внезапно разболелся и умер! И досадовал. На всех тех, кто препятствовал Митяю, кто вставлял палки ему в колеса. Что греха таить: поневоле его досада касалась и отца Сергия, виновного разве лишь в том, что он передоверился Дионисию. Позднее князь стыдился своего недовольства отцом Сергием, оно тяготило его…

По смерти Митяя среди его спутников возобладало мнение: возвращаться в Москву ни с чем не следует; надо выбрать нового кандидата на митрополичий престол и просить греческого патриарха рукоположить его. Одним из кандидатов был Пимен, архимандрит Успенского Горицкого монастыря из Переяславля Залесского, другим — Иван, архимандрит Высоко-Петровского монастыря в Москве. В результате ожесточенного спора решено было представить патриарху на рукоположение в митрополиты Пимена.

Обо всем этом Дмитрий Иванович уведал позднее, а пока, посоветовавшись с иереями, он, после долгих размышлений, все же счел необходимым пригласить на митрополию в Москву Киприана. Того самого, в доброхотстве которого московскому делу он до сих пор сомневался.

Но оставался ещё вопрос: коль скоро приедет в Москву Киприан? Невольно думалось и о том, что народ Владимирской Руси ещё не знал Киприана, и его благословение навряд ли отзовется в сердцах людских так же благодатно, как благословение маковецкого игумена Сергия, чтимого и любимого народом.

Да, надо было ехать на Маковец. Но прежде следовало получить разрешение у своего духовника отца Федора.

Отец Федор был игуменом монастыря Рождества Богородицы1 на Медвежьем озере в Замоскворечье, верстах в шести от Москвы. Он был родным племянником преподобного Сергия Радонежского. Еще двенадцатилетним отроком поступил Федор в Троицкую обитель на Маковце и под опекой своего дяди за годы чистого иноческого жития много преуспел в духовном развитии. Основав с благословения преподобного Сергия монастырь Рождества Богородицы, игумен Федор успешно внедрил в жизнь его обитателей опыт Троицкой обители по воспитанию иноков, и вскоре монастырь на Медвежьем озере сделался столь образцовым, что стал прибежищем старцев-молчальников.

— Вижу, сыне, прибыл ты ко мне с какими-то сомнениями, — сказал отец Федор, введя князя в алтарь храма. — В чем они?

Дмитрий Иванович рассказал о своих сомнениях, о том, что он одно время был разгневан поступком суздальского владыки Дионисия, который пренебрег поручительством старца Сергия и уехал в Царьград чинить препятствия Митяю, и князев гнев и досада невольно коснулись, стыдно сказать, самого святого старца. И теперь душа его была нечиста перед святым Сергием. Мог ли он с такой душой, отягченной той досадой на старца, ехать к нему за благословением? К тому же старец Сергий, при его прозорливости, наверняка догадывается, ведает о его той, пусть и уже минувшей досаде…

Отец Федор слушал духовного сына с озабоченностью и сочувствием. Спросил:

— Сожалеешь ли ты, сыне, о причине своего неправедного гнева и досады? Сожалеешь ли, что двигал Митяя на митрополичий престол не по уставу?

— Теперь сожалею и осознаю свою неправоту. Сама неожиданная смерть Митяя показала — Богу было неугодно гордое стремление Митяя стать во главе русской церкви не по уставу. Я каюсь, что вместе с покойным Митяем поступал не по правилам.

Духовник взыскующе смотрел на князя.

— Имеешь ли ты ныне в своем сердце недоброжелание на преподобного Сергия?

— Нет, ныне не имею.

— Ни капли? — ввинчивался строгим взглядом духовник.

— Ни капельки.

Отец Федор осенил князя крестом, благословляя его ехать к преподобному Сергию на Маковец и назначив ему епитимью: поститься перед отъездом на Маковец день и ночь. "И знай, княже, — подбодрял отец Федор, старец несет в себе добросердие и смирение безмерное, любовь нелицемерную равно ко всем".

Глава пятнадцатая. Игумен Троицкой обители

Преподобный Сергий Радонежский родился 3 мая 1314 года, в день, когда праздновали память основателя Киево-Печерской лавры святого Феодосия.

Столь знаменательное совпадение, видно, было знаком свыше: новорожденному предстояло продолжить дело знаменитого духовного подвижника. Нарекли младенца Варфоломеем — именем одного из двенадцати апостолов.

Его рождению предшествовал удивительный случай с его боголюбивой матерью Марией, беременной им: во время службы в храме, перед чтением Евангелия, перед пением херувимской песни и при возглашении священником: "Святая святым", — младенец во чреве матери раз за разом прокричал трижды. Этот крик был также воспринят присутствующими в храме как знак свыше.

И ещё диво — в первый год жизни Варфоломей отказывался от материнского молока в среду и пятницу — постные дни недели.