Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

За праздничным столом Явец передал мне, что мой рассказ был верен, однако он настаивает, что был прав, так на это отреагировав: распространение слухов превращает случай в событие, и в этом таится опасность. Я почти не участвовал в разговоре, сказав лишь, что есть раздел в Талмуде, в трактате «Арахин» (я как раз в то время изучал этот раздел), лист 17: «Поколение соответствует лидеру или лидер поколению», а согласно Гемаре, разница между этими мнениями относится к вопросу о «гневливости и незлобивости», и «гневливость» лидеров в наше время доказывает, что они не следуют Гемаре как должно. «Между прочим, – добавил я, – этот юноша пошел к р. Хаиму-Озеру, а р. Хаим-Озер отправил его к р. Шмуэлю Солцу, старосте синагоги «Цдака гдола». По-моему, он и его друзья могут быть свидетелями, если будет суд: они слышали, как дворники били Блондеса, как вытаскивали его, истекающего кровью, из кровати, однако кто знает, послушает ли их Солц». Мое замечание почему-то окончательно убедило Явеца в том, что я «путаюсь со всяким сбродом».

Из-за того что Явец так относился к «толпе», я охладел к нему. Я почувствовал, что и его отношение ко мне изменилось. Я сожалел об этом и перестал ходить к нему в гости. И даже не откликнулся – что было совсем зря, и впоследствии я сожалел об этом – на его приглашение на Пасхальный седер{359} и, что еще хуже, не отреагировал на его намеки о «примирении», которые мне передавали близкие ему люди.

Благодаря Явецу я даже нашел родственника в Вильно. Среди молодых писателей, живших в городе, был Элияху Познер (он родился в Глухове Черниговской губернии), который примерно за год до этого (зимой 1899 года) опубликовал в «ха-Цфире» серию статей с подробной биографией Кальмана Шульмана, и эта серия получила большую известность… Нас познакомил Явец. Элияху заинтересовался моими стихами, особенно ему понравились «Мой драматический стих» и «В шатрах Торы». Я стал заходить к нему в гости. Он жил в красивой, большой, хорошо освещенной и обставленной со вкусом комнате на первом этаже. Мы несколько раз беседовали о литературе. Эти беседы и его объяснения были для меня очень полезны с точки зрения понимании поэзии. Он был из тех, кто непрестанно учится, и готовился к экзаменам на аттестат зрелости, чтобы затем изучать медицину. Однажды он мне рассказал, что один молодой человек, ученый, который собирается стать зятем р. Хаима-Озера, известного виленского раввина, спрашивал у него мой адрес. Этого молодого человека зовут Менделе, он из Сморгони, а сейчас находится в Вильно. «А его фамилия, – спросил я, – не Данишевский случайно?». «Он самый. Он твой родственник?» – «Конечно. Двоюродный брат. Наши матери – родные сестры». Он дал мне его адрес. Оказалось, что Менделе живет в том же дворе, что и я, и даже в том же доме, только двумя этажами выше. Мы не были знакомы. Он с детства учился в Сморгони. У его отца там жили состоятельные родственники. Он прославился своей эрудицией и «разборчивостью в невестах». Несколько раз ему сватали дочерей уважаемых людей, однако из этого ничего не выходило: он обращал внимание на красоту, а его отец больше всего ценил происхождение. Но раз уж он обручился с дочерью самого Хаима-Озера, значит, отец на этот раз достиг желаемого. А он сам? Было ли это уступкой с его стороны? Меня это интересовало. Я вернулся домой, нашел его квартиру, и мы приятно провели целый час в дружеской беседе. Я чувствовал, что ему хотелось излить душу, но весь час он ходил вокруг да около и не говорил о том деле, которое привело его в Вильно. Только когда он уехал, я узнал, что он сбежал от невесты. И лишь придя в гости к р. Хаиму-Озеру и увидев «невесту», я понял, почему этот симпатичный юноша так поступил…

Глава 12. Вильно: «Дом Израилев»

(зима-весна 1900 года)

Третий круг своей жизни в Вильно зимой 1900 года я назвал тогда «Дом Израилев» («Бейт Исраэль») – голод и нищета, поиски работы, постоянные заботы о заработке и одержимая дружба с молодыми ремесленниками, которые оказались без дела и скитались по жизни, составляя часть огромной виленской «армии голодающих».

Когда я приехал в Вильно, у меня в кармане было три рубля. Я заплатил за «квартиру». Стараниями Явеца и Тойбера я получил талоны в дешевую столовую, которая находилась на улице Новгородской. Через неделю я заплатил хозяйке загодя еще за один месяц, опасаясь, что потрачу деньги. Однако и утром, и вечером надо было питаться, и я часто чувствовал голод – даже днем, после дешевой столовой. По совету Янкеля, своего соседа и приятеля, я стал преподавать «написание писем». Янкель испытывал страсть к романам на идише. Он был записан в библиотеку при книжном магазине Ицхака Функа на Немецкой улице. Каждую пятницу он брал там две книги и прочитывал их за неделю. Романы были в основном «американского производства»: «Кровавая богиня Кали», «Чикагская роза» и так далее. Нашу комнату освещала маленькая керосинка на столе, и квартиранты часто толпились вокруг нее, так что Янкелю не всегда хватало света для чтения. Во второй комнате жил юноша, поступавший в педагогический институт, и там всегда был свет. Комнату освещала большая керосинка, и Янкель немного приоткрывал дверь, становился рядом и читал. А этот «будущий учитель» следил за Янкелем и когда видел, что тот погружен в чтение – весь сосредоточенность и любопытство, каждый мускул на лице напряжен, – подкрадывался, медленно приближался к двери и с грохотом ее захлопывал. Уже на третий день пребывания в квартире я понял причину злости и враждебности, с которой Янкель отзывался об этом парне. Янкель, лежа на своей кровати рядом со мной, шепотом рассказывал мне сюжет очередного романа и просил меня «угадать», что же будет дальше. Из ночи в ночь я продолжал оборванное повествование, чем приводил Янкеля в неописуемый восторг. В крайнем изумлении он заметил: «Да ты ведь смог бы быть писателем!» Янкель рассказал, что до меня у него был сосед, который спал на моей кровати, парень из Ольшан, приятель Абы из Воронова, и он «давал уроки» по «написанию писем». Еще он иногда писал письма за плату. Это приносило ему примерно три рубля в месяц. Он много голодал, пока не уехал в Лондон.

Через несколько дней у меня уже были «уроки письма». Ученицей стала одна из соседок, Хана, молодая, высокая и очень приятная женщина, мать двоих детей. Ее муж месяц назад уехал в Америку, и она не хотела, чтобы другие писали письма ее мужу. Она готова была платить аж целый рубль в месяц. Однако учитель должен быть вознагражден за результат, и мы договорились, что когда она начнет делать успехи, то будет платить рубль с полтиной, а когда «будет уметь писать» – прибавит еще полтину. Она должна будет писать каждый вечер столько, сколько я потребую. Я учил ее самым простым способом. Она говорила, что хочет написать мужу, а я писал первое предложение с ее слов, потом показывал ей написанное и предлагал угадать слова – по порядку. Затем мы раскладывали слова на буквы и таким образом быстро продвигались. Через месяц она уже написала свое первое письмо мужу. К счастью, письмо было недлинным. Она пригласила меня и Янкеля к себе в комнату, где жила с двумя детьми. Там царил образцовый порядок, вся обстановка сияла чистотой. В лице этой женщины я обрел товарища и почитательницу. Она всем рассказывала о «юноше из Полтавы» как о «великом мастере и чудесном учителе письма». Еще я учил ее читать книги, а Янкель приносил материалы для чтения из библиотеки Функа. Благодаря Хане я приобрел в глазах хозяйки и квартирантов репутацию «учителя письма» и «деятельного человека», к тому же зарабатывал рубль с полтиной, почти два рубля в месяц… Кроме того, у меня еще были доходы «на стороне»: в бейт-мидраше, где отец Хаима-носильщика при жизни был служкой, я толковал мидраши каждую субботу по утрам после миньяна «старших»; а в бейт-мидраше на улице Стекольной я с самого раннего утра учил Торе группу евреев-ремесленников (по недельным разделам, вместе с главой Мишны). Эта работа также приносила мне примерно два рубля в месяц. Итак, у меня было гарантированных четыре рубля в месяц плюс обед в дешевой столовой, а кроме того, я уже заплатил за квартиру за два месяца – а это немало! В своем окружении я чувствовал себя «обеспеченным», несмотря на ежедневное обеденное унижение, когда нужно было стоять в очереди с тарелкой перед столовой – я не привык к такому «самообслуживанию». За эти два месяца я полностью влился в самую гущу еврейской бедноты города Вильно. Вся голь жила на улице Еврейской и на улице Мясницкой, в переулке Гитка-Тойба и на улице Стекольной, на улице Новгородской и на улице Госпитальной. За эти месяцы я приобрел себе верных друзей и преданных приятелей, и мы вместе попытались спланировать деятельность на благо народа, которая сочетала бы в себе особый «образ веры» и «образ жизни». Это было нечто вроде тайного общества, основанного на дружеской привязанности, которое называлось «Дом Израилев». Наши основные принципы выражались двумя стихами из Библии, которые мы записали в четыре строки: «Я избрал путь веры, / поставил перед собой суды Твои (Псалом 119:30), Ищите добра, а не зла, / чтобы вам остаться в живых (Амос 5:14)». На эти танахические стихи мы нагромоздили груду законоустановлений: о принципах веры и заповедей, о добре и его сущности, о добре для одного и для многих, о зле, которого нужно избегать, об условиях жизни народа и о путях его возрождения.