Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

«Я прочитал ваши стихи. Если бы стихотворение "Сукка" дошло до меня перед Песахом, я бы напечатал его (Явец в то время был редактором литературного приложения к журналу "ха-Цфира", которое выходило в честь праздников и по особым случаям). Прекрасное стихотворение. Остальные стихи мне тоже понравились. Кто вы? Откуда вы приехали и чем занимаетесь?» Я рассказал ему вкратце. Кроме того, я рассказал ему, что интересуюсь историей еврейского народа. Ни поэзию, ни историю евреев он не считал «жизненными целями». «А как вы собираетесь обеспечивать себя в Вильно?» Я объяснил: «Больше пяти лет я проучился в йешиве и хорошо знаю шесть разделов Мишны и четыре части Талмуда. Изучал я и мудрецов Талмуда: «Йоре деа» и труды Рамбама. Еще у меня большой интерес к истории евреев и склонность к литературе. Я хочу завершить шесть частей Талмуда, получить диплом раввина{334}, а помимо этого изучать языки, русский и немецкий, и читать огромное количество интересующих меня вещей: художественную литературу и поэзию, а также книги по еврейской истории. И вот я пришел к вам, господин: говорят, у меня хорошая память, я многое знаю. «В том, что открыто всякому, люди не лгут». Хочу служить господину, который близок мне как по воззрениям, так и по роду занятий; по интересу как к литературе, так и к еврейской истории». Моя речь поразила Явеца. Он помолчал несколько секунд, а потом сказал: «Я затрудняюсь проверить то, что вы говорите, потому что это меня ко многому обязывает. Я даже не смогу испытать вас, потому что сам только недавно поселился в Вильно, и моего литературного „дохода“ явно недостаточно, чтобы занять работой кого бы то ни было. Где вы учились?» Я рассказал ему немного о йешивах и о моем способе обучения. Он спросил, что я читал по еврейской истории. Я начал рассказывать, приводя различные хроники, и закончил переведенными на иврит частями книги Греца, книгами, написанными Явецом, его статьей «Башня столетия» и учебниками, которые он написал. Он спросил, читал ли я его «Собрание Израиля». Я пересказал ему содержание его статьи «Избранный мудрец» об эпохе, в которую жил автор книги «Тана де-вей Элияху»{335}. Он улыбнулся и спросил, читал ли я критику на его статьи. Я ответил утвердительно и сказал, что меня совершенно не устраивает схоластический метод, примененный в «хаКореме» (Элиэзер Атлас{336} в «ха-Кореме» критиковал Явеца).

«Почему вы причислили мои учебники к книгам по истории, ведь они предназначены лишь для учеников?» Я ответил, что лишь сегодня убедился, что это совсем не так. «Я очень хорошо помню, как вы, господин, в своей маленькой книжке «Хроники, написанные для сынов Израиля» обсуждаете Смоленскина – хвалите и критикуете, и сегодня я убедился, насколько эти суждения точны и основаны на детальном рассмотрении». Я рассказал ему о шестом выпуске «ха-Шахара» и изложил свои замечания и впечатления. Явец улыбнулся и сказал: «Нет надобности проверять ваше знание Талмуда, я вижу, что вы читаете "ха-Шахар" как студент йешивы, заинтересовавшийся талмудической проблемой». Мы расстались. Он пригласил меня к себе на послезавтра в четыре часа вечера, а также позвал на субботний ужин. Он рассмотрит мой вопрос и подумает, чем может мне помочь. Явец вышел вместе со мной, вошел в гостиную, представил меня своей жене (сестре р. Й.-М. Пинеса{337}), дочери и сыну как «поэта, эрудита и, может быть, историка в будущем» и проводил до двери.

Я вышел ободренный и счастливый. Я даже чувствовал, что шаги мои сделались другими: крепкими, уверенными и быстрыми. Однако мне не с кем было поделиться своей радостью. У меня здесь не было ни брата, ни родственника, ни друга, ни приятеля. Я решил поспешить «домой», пригласить Янкеля в трактир и поговорить с ним. В квартире дома номер шесть в Квасном переулке уже собрались все жильцы. Все мои соседи находились в «большой комнате». Янкель представил меня хозяину дома и квартирантам. Один из них – юноша по имени Лба из Воронова, примерно двадцати лет, высокого роста и худощавый, с точеными чертами лица, над тонкими губами едва пробивающиеся усики, нос длинный и узкий, удивленные глаза; вообще, его лицо напоминало птичье, а сам он – знак вопроса. А вот Маймон, студент художественной школы имени Антокольского. Примерно моего возраста, полноват, со смуглым лицом, веселыми глазами и небрежной походкой. А вот аврех[5] из Швенган, он приехал навестить свою жену, которая уже месяц лежит в больнице, здесь напротив. У авреха Зельдкена розовые щеки, водянистые глаза и высокий голос. Он приехал с невесткой. По ее молодому, но усталому лицу ей можно было дать как двадцать, так и тридцать лет или даже больше. Многочисленные веснушки и намек на усики над верхней губой свидетельствовали о веселости характера, однако то, как она прищуривала глаза – вероятно, от близорукости, – ослабляло это впечатление. Я представился как юноша из Полтавы, который приехал учиться «лернен ун штудирен» в Вильно. «О, у тебя тут будет товарищ! Во второй комнате живет парнишка, который готовится поступать в институт для учителей!» «Тоже мне товарищ, – сказал Янкель, – жадный как свинья, злой как собака, ходит как медведь и молчит как рыба!» Все засмеялись. Видимо, этого юношу жильцы недолюбливали. Я пригласил Янкеля в трактир. К нам присоединился и Маймон. Они и там продолжали описывать мне жильцов. На кухне и в двух комнатах ночуют в общей сложности сейчас восемнадцать душ. Обычно – двадцать. На кухне, за печкой, – две ниши, и в каждой стоит кровать, маленький столик и стул, там живут две старушки. Одна из них когда-то была очень красива и прожила очень бурную жизнь. Она отлично говорит по-польски; у нее были приключения с польскими офицерами во времена польского восстания. Она получает пособие. От кого? То ли от правительства, то ли от польских «буянов», а может, и от тех, и от других… У второй есть сыновья, но она не поладила с невестками и живет здесь. Сыновья за нее платят и содержат ее.

В большой комнате – за дощатой перегородкой – живут еще пять человек: хозяин дома с женой, двое детей – мальчик и девочка, старуха – «старая еврейка, глухая и вздорная». Третья комната тоже поделена перегородкой из досок. На той половине, которая со стороны двора, кроме парня, готовящегося в институт, живет еще «агент из Сморгони» (я встретил его при входе в дом), еврей лет сорока, низкого роста, полноватый, в меховой шубе, очень напоминающей ту, которую я продал в Гомеле за рубль восемьдесят копеек. Соседи не знают точно, чем он занимается. Во второй половине комнаты живет наборщик, а с ним жена и дочь, молоденькая бледная девушка. Приятели объяснили мне, что «наша половина» гораздо лучше: в ней есть окна и меньше сырости, чем на второй половине, куда почти совсем не проникает свет. Я стал расспрашивать Маймона, ученика художественной школы, о его происхождении и семье – не родственник ли он художника Моше Маймона{338} (журнал «ха-Мелиц» давал в те годы в подарок своим подписчикам знаменитую картину Маймона «Марраны» и обещал, что подарит и картину «Хасмонеи»), а также не из семьи ли он философа Шлома Маймона{339}? В те месяцы в начале 5660 (осенью 1899) года появилась «История Шлама Маймона» на иврите, и я уже успел ее прочитать. Имя художника Маше Маймона было ему знакомо – художник родился в Вилковишках Сувалкской губернии, а он родился в Пильвишкяе, в районе Мариямполя, тоже Сувалкской губернии, но его отец из Вилковишек! Вот уж он посоветуется с отцом, может быть, можно будет извлечь пользу из такого родственника. «А кто такой философ Шломо Маймон? Откуда он родом? Может быть, и из него можно будет извлечь какую-то пользу?» Я немного рассказал им о Шломо Маймоне, что, быть может, и он из этой же семьи. Я рассказал, что он родился в поместье на берегу реки Неман, однако нет никакой перспективы извлечь из него пользу: он умер более ста лет назад, да и при жизни был не Бог весть каков – беден был не меньше, чем мы. Я рассказал им несколько забавных случаев из его жизни. Из этого разговора они заключили, что я «очень образованный». Они стали относиться ко мне с большим вниманием, беспокоиться о моем заработке и давать мне советы. Когда мы вернулись домой, был уже девятый час. Я сразу лег спать, но был очень взволнован и заснуть не мог. Стал подводить итоги дня. Да, день был трудный, насыщенный, яркий, глубокий… И вдруг я вскочил и сел на постели – а ведь я так и не помолился сегодня! Не накладывал тфилuн{340}! И даже не почувствовал этого! Днем отложил, да так и не вспомнил потом! Стоило мне приехать в город, где никто меня не знает, и вдруг все рушится… Я был потрясен. Решил с завтрашнего дня установить себе распорядок дня. Жесткий. Библиотека Страшуна открывается в десять утра. С шести утра до десяти я буду изучать Талмуд и Рамбама – по четыре часа в день. Я решил, что буду заниматься в одном из бейт-мидрашей, что во дворе синагоги. Это недалеко отсюда. Потом буду сидеть в библиотеке Страшуна до ее закрытия. Потом мне нужно постараться найти работу на вечер. Надо подумать об этом. Приучу себя питаться два раза в день: утром перед библиотекой и вечером после нее. Ничего страшного! Даже если ничего не выйдет из обещания Явеца, это не нарушит моих планов. Тут я заснул. Однако почти сразу проснулся от детского плача. Часов у меня не было. Мне показалось, что где-то около трех часов ночи. Плач, приглушенный и сдавленный, и мягкий успокаивающий шепот матери.