Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Я поспешил в город, захватив тетрадь со своими стихами, и попытался узнать, где живет Зеев Явец. Я вошел в книжный дом Мардехая Кацнельбогена на углу улиц Немецкой и Еврейской. Магазин был полон евреев, которые спорили о Торе и о литературе. Я спросил у р. Мардехая Кацнельбогена, где живет Зеев Явец. Однако он был занят спором и сказал, что «авторы многих книг лишь портят бумагу, на которой эти книги напечатаны», и больше не обращал внимания на мои попытки заговорить с ним и не отвечал мне. В конце концов на меня обратил внимание один из присутствовавших, не принимавший участия в споре, и, взглянув меня несколько раз, сказал: «Кажется, он живет на улице Погулянка, в доме 11, а может, 13, а может, и 9». Я сразу же пошел туда. Нашел улицу, она оказалась чрезвычайно приятной. Не очень далеко от моего Квасного переулка, а совсем другой мир! Я нашел дом, поднялся на третий этаж и позвонил – мне открыл дверь высокий красивый юноша. На вопрос «могу ли я видеть Зеева Явеца?» он не ответил сразу, а стал громко говорить по-французски с кем-то внутри дома, видимо, с молодой женщиной. Из их беседы я понял только, что его звали Айзек (Ицхак), а ее – Рахель. Через несколько минут, оглядев меня с головы до ног, он спросил, какое у меня дело к его отцу. Я ответил, что хотел бы передать ему несколько вещей на рассмотрение, и вручил тетрадь. Молодой Явец унес ее, а потом вернулся и сказал, что папа сможет принять меня вечером ровно в шесть часов. Я вернулся в город, зашел в один из трактиров на Еврейской улице, опять перекусил селедочным хвостом с подслащенным чаем, а потом зашел в библиотеку Страшуна{321} и попросил самый первый номер «ха-Шахара»{322}. «Первых пяти номеров нет – либо их кто-то читает, либо они в переплетной мастерской. Ты можешь взять только начиная с шестого номера». Я взял журнал и сел читать. Полистал – на одной из первых страниц наткнулся на статью «Жизнеописание Йосефа бен Аарона Рабиновича»{323} – никогда не слышал о таком человеке, «возвысившемся среди наших братьев евреев». И вот в следующих строчках я читаю, что он родом из «городка Кобеляки Полтавской губернии». Мой земляк! Читаю историю его жизни. Действительно, очень важная персона, но статья неинтересная. А вот «историческое приложение» буквально воспламенило меня: резкая критика Греца за то, что тот в одиннадцатой главе своей книги «История евреев» не упоминает о деятельности мудрецов в России. Он не упоминает имени Ицхака-Бера Левинзона{324}, который «как свет освещал всю землю, наставлял своих братьев на путь в духовных исканиях и вдыхал в них дыхание жизни», «не знает Мордехая-Аарона Гинцбурга{325} и с Яаковом Эйхенбаумом{326} и с Мапу также не знаком» (про Эйхенбаума и я не знаю!). Сокрыты от его глаз остались и «раввинские семинары в России, которые распространяли свет знаний на весь дом Израиля».

Итак, не только рабби Элиэзер Гордон спорил с Грецем. Смоленскин{327} также нападал на него! Как жаль, что я не знаю немецкого! Надо прочитать всего Греца! Продолжаю листать «ха-Шахар». «В Сталине нашли младенца», – начал читать и бросил. И стиль отвратительный, и содержание. Автор – Хад мин Хеврайя – мне неизвестен, да и ладно. Его стиль напоминал стиль хасидов, но каждая строка свидетельствовала, что на самом деле он литвак: не знает он хасидизма и ничего не понимает в нем. А следом за ним «видение всего, что узрел человек, умерший мнимой смертью, – и открыл секрет автору». «Даниэль Прекрасный, житель Алана области Лати, что в России». Ясно, автор из Вильно: Алан – это Вильно, Лати – это Литва, Прекрасный – фамилия. Но кто же это? Неважно! Я продолжаю листать, не читая, и чувствую, что автор сконцентрировался на нескольких вещах, но не могу понять, о чем речь. Он объясняет, что иногда будет говорить намеками, «понятными лишь сведущим»: «Вы видели то, что перед вами, и знаете, каковы свойства этой книги и на что я намекаю, потому что умному достаточно и намека. А на толпу, даже если она не сможет вникнуть в мои мысли или не прочитает – я не буду обращать внимания, потому что толпе присущ дух животного, и куда он прикажет, туда она и пойдет». Я записал эти слова себе в дневник и добавил: «Эту статью нужно еще раз просмотреть очень внимательно». Вообще мне казалось, что к чтению нужно относиться вдумчиво, почти так же, как к изучению Талмуда или книг позднейших законоучителей и их нововведений. Каждое слово, каждая статья, каждый стих занимали меня. Вот статья Песаха Рудермана{328} «Общие воззрения касательно цадиков и хасидов». Начал ее читать. Больше всего меня заинтересовали те места, где было про Ари, про р. Хаима Виталя{329}, про р. Исраэля Бешта{330} и его учеников, про р. Шнеура-Залмана из Ляд и его сыновей, и про всех хасидов Хабада, которые «приносили, приносят и будут приносить беды, тьму и невежество»; вот автор с издевкой пишет о Виленском Гаоне{331}, вот рассуждения издателя по поводу «собрания вредителей и злоумышленников, которые вводят народ в грех своими бреднями, – разве не таковыми являются Бешт и его ученики, которые заботились лишь о том, чтобы разбогатеть», и что «хасидизм в каждой своей фразе повторяет учение Шабтая Цви{332} и ничем не отличается от него», и что «все меры морали и скромности, исстари украшавшие еврейский народ, они оттолкнули далеко-далеко за пределы Израиля». Эти слова переполнили мое терпение. Я разволновался и встал. Закрыл книгу. Час был поздний, почти пять. Я вернул «ха-Шахар», на вопрос библиотекаря ответил, что книга мне больше не понадобится. Но, уже спускаясь по ступенькам, пожалел, что не попросил библиотекаря оставить книгу до завтра… Я забыл и о своих стихах, и о Явеце, исчезли и мои прежние волнения. Другая мысль занимала меня: конечно же, во всем этом нет ни капли истины. Рудерман с такой уверенностью пишет о началах Каббалы{333} и хасидизма и даже не знает, что р. Мендл из Любавичей был не зятем раввина из Ляд, а внуком…

Ровно в шесть я был дома у Явеца. Меня провели через коридор и столовую, которая, видимо, служила также и гостиной, потом – внутренний коридор и справа – рабочий кабинет Явеца. Маленькая аккуратно подстриженная бородка, гладкий невысокий лоб, светлое лицо, добрые и внимательные глаза; казалось, этот человек во всем соблюдал чистоту и этикет и был несколько наивен. Он сидел за столом спиной к окну; на столе стоял большой красивый светильник с абажуром, который направлял весь свет на большую книгу, Вавилонский Талмуд, изданный в Вильно. Я заметил издали: трактат «Санхедрин». Он закрыл книгу, поздоровался со мной и попросил садиться – не напротив него, а рядом с ним: у кресла, в котором он сидел, стоял стул.