Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Воздух в комнате был сырой и душный. Я никак не мог заснуть. Я решил, что создам сионистское общество и назову его «Бейт Исраэль» («Дом Израилев»), или «Наши братья сыны Израилевы», или, может быть, лучше аббревиатура – «Ахави»? Его целью будет улучшение жизни каждого отдельного человека: члены этого общества придут в каждый дом, к каждому страдающему еврею и будут помогать ему переносить тяготы жизни. Мы сами создадим такое общество. Первыми его членами будут Хаим, юноша-носильщик, Янкель, подмастерье сапожника, Маймон, студент, голодный художник, и я… «переменчивый молодой человек». По вечерам все равно ничего невозможно делать дома – мы будем собираться вместе. Расширим круг наших знакомых… тут я заснул.

Утром хозяйка дома сказала мне: «Дети плакали, наверняка мешали тебе спать». Я успокоил ее, сказав, что ничто мне не мешало и я не слышал никакого плача. Она засомневалась в правдивости моих слов, но приняла их с удовлетворением. В ту бессонную ночь я составил себе план учебы, состоящий из трех циклов, и почти три месяца придерживался его. Первый, утренний цикл предусматривал «сидение в шатрах Торы». Я установил себе время занятий, но не установил место. Три месяца я скитался из бейт-мидраша в бейт-мидраш, несколько дней занимался в одном, а потом несколько дней – в другом. Я познакомился с юношами, раввинами, домовладельцами и аврехами. Я появлялся и исчезал. Учился усердно и с энтузиазмом, изучал трактаты «Бехорот», «Арахин» и «Критот»{345}. В некоторых бейт-мидрашах не было этих трактатов или мне их не давал служка. В это время я также изучал Рамбама «Сефер незикин», но не получал от этого особого удовольствия, потому что не всегда мог заглядывать в Гемару и законодательные источники так, чтобы не привлекать к себе внимания людей в бейт-мидраше: этого я не хотел.

Второй цикл занятий происходил в библиотеке Страшуна и в доме Зеева Явеца. Библиотекарь Хайкл Лунский{346} поначалу отнесся ко мне с некоторой подозрительностью. В четверг – как раз в тот день, когда я должен был вторично посетить Явеца, я возвращал десятый номер «ха-Шахара» и попросил девятый – он заметил мне, что человек должен не глотать книги, но читать их вдумчиво. И даже позволил себе спросить: «Как это ты так успел за два часа прочитать целиком весь том и уже просишь следующий?» Я рассказал ему, что в этом томе есть продолжения из предыдущих. Меня интересуют «История врачей» Давида Холуба и «Сравнение римских законов с законами Талмуда» Авраама Шмиделя{347}. Это объяснение настолько успокоило библиотекаря, что он согласился дать мне сразу две или даже три книги. За эти три месяца я осилил полностью три книги «Поколение и его проповедники» Вайса, «Исторические хроники для Израиля» Фина{348} и двенадцать выпусков «ха-Шахара». Я прочитал все статьи, все рассказы, стихи, а также книги-приложения к журналу. Я читал вдумчиво и делал многочисленные записи в свой дневник. Такое внимательное чтение развило у меня критическое мышление. Через два месяца я собрал все свои стихи, «пьесы» и «размышления» и отослал брату. Он хранил их до 1905 года: во время погромов в Гадяче в тот год была разрушена его квартира и уничтожены мои писания; удалось сохранить лишь несколько листков.

Зеев Явец очень хвалил мои стихи и даже прославил меня в близких ему кругах писателей и просветителей. Однако мои трехмесячные занятия не только научили меня иначе относиться к поэтическому тексту и отличать поэзию от «юношеских писаний», но и сделали всеподавляющим мой интерес к истории.

С самых первых дней Зеев Явец тесно общался со мной и старался помочь по мере своих возможностей. В тот четверг, в первую неделю моего пребывания в Вильно, придя к Явецу, я застал у него Кальмана Тойбера, который преподавал русский язык в йешиве р. Мейле и служил ее смотрителем. Он был одним из первых в Вильно маскилим, состоял в кружке Шмуэля-Йосефа Фина, был под началом Страшуна и приближен к Аврааму Мапу. Кальман Тойбер тоже читал мои стихи, и они ему очень понравились соответствием его духу и вкусу. Он предложил мне как следует выучить русский… в йешиве р. Мейле. Мое знание Талмуда даст мне возможность не слишком часто посещать посвященные ему уроки. Он также предложил пойти со мной в йешиву в воскресенье, чтобы представить меня главе йешивы. Еще он обещал мне помочь деньгами, так что за материальную сторону жизни я могу быть более или менее спокоен. Видимо, для Явеца Тойбер являлся большим авторитетом. Тойбер также был писателем – опубликовал несколько статей и рассказов по еврейской истории на русском языке, уважаемым педагогом; он прекрасно знал Талмуд, а также обладал приятной, вежливой манерой общения. Внешний облик его тоже был весьма приятен – благородные черты лица и стройная фигура. У него были величавая походка и размеренная речь. К немалому изумлению обоих я отклонил их предложение.

«Я хочу действовать в соответствии с тем планом, о котором я рассказал при нашей первой встрече», – сказал я. «Но разве это возможно? – удивился Явец. – Ведь предварительным условием является наличие средств для пропитания». Заметив, что мой отказ сильно задел и Явеца, и Тойбера, я сказал, что хотел бы вначале посетить йешиву, чтобы самому во всем удостовериться. Тойбер сказал, что собирался отвезти меня сам, однако только в том случае, если я намереваюсь там учиться, а если я хочу посетить йешиву в ознакомительных целях, он может мне дать рекомендательное письмо на имя главы йешивы. Он, кстати, нисколько не настаивает на предложенном им варианте – у каждого своя дорога. Разумеется, если ясен путь и есть силы по нему идти. Явец взялся проводить Тойбера до его дома. Меня пригласили присоединиться. Оказалось, что дом Тойбера находится в Широком переулке, который прилегает к моему – Квасному. Двор, на который выходил мой дом номер шесть, служит сквозным проходом для жильцов его дома. Когда мы проходили мимо «моего двора», Тойбер заметил: «В этом дворе в течение многих лет проживал Кальман Шульман». Я ответил: «Я живу в этом дворе, в том же доме, что и Кальман Шульман, только этажом ниже». И между делом поведал о той нищете и упадке, равных которым я в никаком другом месте не видел. Мой подробный рассказ по неизвестной причине вернул мне расположение Тойбера. «Завтра во время визита в йешиву рабби Мейле я о вас упомяну», – заключил он. Когда мы подошли к его дому, он пригласил меня навестить его как-нибудь. По возвращении в комнату Явец только и делал, что беспрерывно восхвалял Тойбера, и преподнес мне следующий урок: «Если тебе предлагают какую-то помощь, нужно сначала поблагодарить, особенно если речь идет не просто о намерении, а о конкретных действиях, и лишь только затем ты, разумеется, волен отклонить предложение, указав на связанные с этим трудности и тому подобное. Но просто взять и отказаться наотрез – это уже отсутствие такта, так ты оттолкнешь от себя всех тех, кто хотел тебе помочь»! Я согласился и выразил свое огорчение тем, что задел его и Тойбера. Явец ответил, что сказал это лишь для того, чтобы я лучше знал, как вести себя в будущем. Он действительно пытался мне всячески помочь. Заметив, что у меня красные глаза (в первые дни проживания в «моем» доме мне не удавалось заснуть и приходилось лежать не смыкая глаз в течение многих часов), Явец отправил меня к глазному врачу, выдающемуся сионистскому деятелю – доктору Перельману. Тот предложил мне не что иное, как операцию на правом глазу! Он был шокирован, когда я не только ответил решительным отказом, но и осмелился у него поинтересоваться, что именно он собирается оперировать? На его слова о том, что он хочет вернуть мне правый глаз, я ответил следующее: «Прошу, господин доктор, меня извинить, однако все врачи мне говорили о том, что операция в данном случае не поможет. По крайней мере подобных экспериментов не проводилось. Я пришел получить от вас консультацию относительно моего левого глаза». Я был очень доволен, когда киевский врач Мандельштам нашел мой отказ и аргументацию вполне обоснованными. Когда в 1905 году я поведал ему о предложении того врача, он сильно удивился: «Что именно он хотел оперировать? И что собирался сделать?» Другие советы Явеца помогли мне ничуть не больше. Польза, которую я получил от интереса Явеца к моей персоне, заключалась в том, что он и люди его круга стали моими собеседниками.