Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Из стиха «Путь веры я выбрал / Твоего суда я удостоился» мы вывели четыре религиозных принципа: реальность Всевышнего («вера»), свободный выбор («я избрал»), Тора с небес («суды Твои») и Провидение свыше («поставил перед собой»).

Первоначальная ячейка «Дома Израилева» насчитывала пять человек. Маймон (ученик художественной школы), Янкель (подмастерье сапожника) и я – мы втроем жили в одной квартире; и еще двое – носильщик Хаим и плотник Гершель. Гершель играл главную роль в создании ячейки. Ему было восемнадцать лет. Отец его умер примерно за десять месяцев до этого, и он регулярно читал кадиш (я познакомился с ним в бейт-мидраше на Стекольной улице). Гершель любил цитировать своего отца, печника р. Шимона, который, по его словам, был великим ученым и скрытым праведником. У Гершеля была очень больная мать и две сестры: старшая работала на чулочной фабрике, а младшая – швеей. Старшая была членом Бунда. Брат с сестрой постоянно пытались перетащить младшую сестру каждый на свою сторону. Затем к нашей компании присоединилось еще трое активных членов, Барух из Ветки (это такой городок рядом с Гомелем, по ту сторону реки Саж), Хаим Герцен из Сморгони и парень из Прейли (мы его так и звали, а его имени я не помню), затем к нам пришло еще трое не столь активных участников – они присоединились к нам просто из любопытства и быстро ушли. Это были мои друзья – Давид-Ноах Пинес и Файвл Блох, а третий – Шлама из Сморгони (приятель Хаима Герцена), по фамилии Волович, двадцати трех лет от роду, учился в «кружке» Хаима-Озера и был близок к Бунду. Мы подозревали, что он временно вступил в нашу организацию по совету Кальмана, одного из влиятельных в то время активистов Бунда.

Барух из Ветки, двадцати одного года от роду (той зимой он был демобилизован из армии), низкого роста, близорукий, быстро говорил и громко смеялся, он много учился и готовился стать еврейским учителем. С Барухом я познакомился в Гомеле, потом мы встретились в Тельши и были очень рады снова увидеться. Хаим Герцен уже был членом Бунда в своем родном городе и принадлежал к «национальной оппозиции» в Бунде. Ему не нравился наш «принцип религии и морали». Однако его сердце пылало любовью к каждому сыну Израиля. Парень из Прейли был пламенным сионистом. Он верил, что скоро будет образовано еврейское государство, знал немецкий язык и готовился стать… еврейским почтовым служащим в Иерусалиме.

Мы стали работать в трех направлениях. Во-первых, регулярно заниматься Торой, как самостоятельно, так и все вместе. Каждую субботу участники ячейки должны были отчитываться о том, что они выучили в течение недели, выслушивать замечания товарищей и принимать их к сведению. Во-вторых, зарабатывать на жизнь собственным трудом и, в-третьих, осуществлять милосердие, то есть помогать друг другу. Кроме того, каждому надлежало составлять отчеты о положении квартирантов в том дворе, где он живет, и как члены ячейки могут помочь тем, кто в этом нуждается. Эта область наших занятий была особенно интересной – «отчеты» познакомили нас с виленской «действительностью». Разъяснения некоторых товарищей, особенно Баруха из Ветки и Хаима Герцена, стали своего рода первыми уроками «политэкономии» и социологии. Напротив, другие пункты программы вызвали бурные дебаты. Хаим Герцен заявлял, что у нас не сборище йешиботников и поэтому в примечании было объяснено, что Тора («учение») – это также и Гаскала («Bildung»), однако это все равно не удовлетворило его. Грузчик Хаим выступал против выражения «Тора с небес», считая, что к нам это не относится, а мои объяснения, что «пророчество» – это самобытная часть еврейского национального наследия, не успокоили его, равно как и плотника Гершеля не успокоили мои объяснения о «Провидении свыше» – он настаивал именно на «персональном Провидении». То, что Гершель преподавал в бейт-мидраше, было весьма интересно. Нас поразила начитанность и осведомленность Гершеля в экзегетической и философской литературе, его умение приводить примеры из повседневной жизни, которые были и грустными, и смешными одновременно. Я преподавал Рамбама, вернее, рассказывал о воззрениях Рамбама по вопросам веры и этики. Нам также удалось привлечь – частично – четырех молодых людей, которые готовились в педагогический институт. Таким вот составом, вместе с Давидом-Ноахом Пинесом и Файвлом Блохом, мы по моему предложению читали стихи Бялика. Я тогда был страстным поклонником его поэзии и очень любил разъяснять и комментировать его. Бялик в то время еще был не очень известен, и его стихи еще не выходили в виде сборников. Однако нам удалось достать пять экземпляров «Календаря Ахиасафа», три экземпляра журнала «Пардес», «Время» Эзры Гольдина, первые тома альманаха «ха-Шилоах», и мы их читали, высматривая стихи. Мы выучили наизусть «Маленькое послание» и «На пороге бейт-мидраша». Особенно нам понравились стихи «Ночные раздумья» и «Скала и волна». К сожалению, цензура замазала чернилами стихотворение Бялика «Стон» во втором томе «ха-Шилоах». Мы пытались разглядеть, что же там написано, но, увы, нам не удалось стереть слой черной краски.

Ячейка просуществовала всего два месяца. Плотник Гершель, который, как я говорил, был свидетелем ареста Блондеса, пошел к р. Хаиму-Озеру, поскольку его попытка донести увиденное до глав общины не удалась. Тот встретил его весьма благожелательно, внимательно выслушал и направил дело в судебную комиссию, которая занималась этим делом. Он рассказал р. Хаиму-Озеру о нашей ячейке, и тот увидел в ней что-то вроде попытки «захватить власть в доме», а во мне – Гершель и про меня рассказал – нечто вроде будущего «религиозного реформатора», которого нужно остерегаться и общаться с ним с большой осторожностью. В конце концов Гершель покинул нашу организацию – после того, как я согласился на беседу с Кальманом (Крапивницем), одним из лидеров «движения» (Бунда) в Вильно. Приглашение на эту беседу передала нам сестра Гершеля. Гершель сказал сначала, что не хочет никаких бесед, цель которых – лишь сбить нас с пути. Однако его сестра Хася объяснила, что Кальман хочет услышать от нас, что мы знаем про виленские дворы, а я говорил, что отказ Гершеля противоречит принципу «ищите добра». В конце концов было решено, что с Кальманом встретимся я и Гершель. Беседа состоялась под вечер в доме одного учителя – на улице Завальная, недалеко от улицы Рудницкой. Кальман произвел на меня большое впечатление: открытое лицо, широкие скулы, большие грустные глаза, говорил он неспешно, взвешенно и очень убедительно.

Нас было четверо: я, Гершель, Кальман и Шломо Волович, «юноша из Сморгони». Гершель и Шломо поначалу молчали; Кальман задавал вопросы, а я отвечал. Но потихоньку разговор оживился. Тема беседы была: «Чтобы вам остаться в живых, каковы необходимые условия для победы народа в борьбе за выживание?» Кальман очень удивился самой формулировке: она показалась ему почти «марксистской». Я помню, какой пример привел Гершель: «Город осажден, окружен врагами, жители умирают от голода – и приходят мудрецы и предлагают жителям мудрый совет: «Поссорьтесь между собой, подеритесь между собой, и таким образом спровоцируете врагов, и те тоже перегрызутся между собой». Кальман засмеялся – и рассердился. Мы перешли от «классовой борьбы» к вопросам веры, от вопросов веры – к сионизму. От сионизма – к положению евреев в Вильно. В итоге Кальман сказал: наши споры бессмысленны – вам надо учиться. Вы молоды. Жаль, что вы опоздали: тридцать лет назад ваши мысли и стремления могли бы принести большую пользу. А сейчас… Нет смысла Рамбаму и р. Исраэлю из Саланта – даже если их «сдобрить» сионизмом! – дискутировать с Марксом и Энгельсом! До свидания, друзья, встретимся в Бунде…