О современной поэзии - Гвидо Маццони

которые писали стихами и заслужили название ainigmatodes или obscurus. Пророческая, оракульская поэзия является загадочной, как загадочна поэзия Орфея или Эпименида; считалось, что сочинения Ксенофана, Парменида и Эмпедокла не поддаются расшифровке, как, впрочем, и Пиндара, и Ликофрона; Каллимах и Проперций – намеренно трудные поэты, невозможность понять тексты Гельвия и Персия даже становилась предметом иронических нападок316. Как правило, темный характер сочинений античных поэтов имел конкретное объяснение: это был знак того, что в тексте изложены знания, доступные аристократам или посвященным, – это касалось и содержания, и формы. Оракул говорит загадками, потому что он хранит божественное знание, лишь отчасти доступное людям; философ обращается к способным его понять мудрецам; Пиндара вдохновлял Бог, он обращался к узкому кругу; александрийский поэт пишет для утонченной публики, которая разделяет его вкусы. «Если попытаться обобщить, можно утверждать, что [формы затемненности в классической поэзии] это явления стиля, утверждающего разрыв между теми, кто знает больше, и теми, кто знает меньше»317; развивая обобщение, мы можем сказать, что тем же самым объясняется самое значимое проявление феномена obscuritas в средневековой поэзии – trobar clus. В подобных случаях тот, кто способен расшифровать и оценить текст, получает доступ к знаниям или вкусам, которые принадлежат элите, тот же, кто не способен расшифровать текст и оценить его, не получает доступа к знанию, которое, являясь привилегией немногих, имеет универсальное человеческое значение.

Современная поэзия не только пользуется существующими формами «затемненности», но и создает новые. Рассмотрим два очень разных примера. О первом мы уже говорили: если бы Монтале не объяснил, какие события дали толчок написанию стихотворения «Увидеть бы тебя…», к чему оно отсылает, буквальный смысл последней строфы остался бы непонятен. Второй пример – стихотворение Рембо «L’étoile a pleuré rose», написанное на том же листе, что и сонет «Гласные»:

L’étoile a pleuré rose au cœur de tes oreilles,

L’infini roulé blanc de ta nuque à tes reins;

La mer a perlé rousse à tes mammes vermeilles

Et l’Homme saigné noir à ton flanc souverain318.

Рыдала розово звезда в твоих ушах,

Цвела пунцово на груди твоей пучина,

Покоилась бело бескрайность на плечах,

И умирал черно у ног твоих Мужчина.

(Пер. М. Кудинова319)

Общий смысл и жанровый выбор вполне понятны: поэт возносит хвалу женскому телу – такие стихотворения встречаются в поэзии Возрождения или барокко, все они более или менее откровенно подражают «стихийному излиянию сильных чувств» в Песни песней. Центральные строки легко понять (белая спина женщины подобна бесконечности, ее соски подобны каплям воды красного моря); смысл первой и последней строк темен. О чем в них говорится? Первая строка должна представлять собой метафорическое описание сережки или части уха; последняя строка может означать: «мужчина рядом с тобой похож на каплю черной крови». По-французски «saigner quelqu’un à blanc» означает «выпить кровь», «разрушить экономически»; «sang noir» – стилема, которую используют, чтобы описать льющуюся из раны кровь. Осмелимся предложить такую интерпретацию: вообразим, что кровь – это любовная рана, которую нанесли мужчине, а черное метонимически означает цвет его одежды: в таком случае строка может означать «одетый в черное мужчина, находящийся рядом с тобой, подобен капле крови, потому что его сердце метафорически ранено». Но мы отнюдь не уверены, что это так: ничто не мешает прочитать заключительную строку совершенно иначе – например, как сексуальную метафору. Нетрудно понять, что всякое буквальное толкование неизбежно окажется произвольным и что фигуры, из которых состоит текст, невозможно однозначно свести к фразе нулевой степени. Читатель стихотворения Монтале расшифровывает каждый его сегмент, но не понимает связи между частями; читатель стихотворения «Рыдала розово звезда» легко угадывает общий смысл, но не способен расшифровать отдельные образы. Тем не менее механизмы, делающие эти два стихотворения отчасти темными, во многих отношениях близки: если предромантическая лирика обычно отсылала к знаниям или стилю, которые были публичными, но понятными малому числу людей, постромантическая лирика недоступна для понимания, потому что она отражает персональный способ видеть, связывать, искажать вещи, как делает «я» из мотета Монтале, у которого шакалы ассоциируются с Клицией, или «я» из стихотворения «Рыдала розово звезда», накладывая на гипотетическую видимую реальность игру метафор, в которую невозможно проникнуть. Можно сказать, что разница между невозможностью расшифровать древний и современный поэтический текст соотносится с возможностью парафраза: для античной поэзии это почти всегда возможно, переход от поэтической образности к прозаическому языку нулевой степени для поэзии последних двух веков нередко оказывается невозможным. Пока языковой код, на который мы опираемся, является публичным, толкователь всегда способен заполнить пропасть в знаниях, которая разделяет текст и читателя; когда же этот код становится персональным, остается надеяться на автокомментарий поэта. Показательно, что все большее распространение, особенно за последний век, получают авторские примечания. Тот, кто открывает «Обстоятельства» Монтале и наталкивается на «Увидеть бы тебя…», знает, что поэт мог добавить в конце необходимые сведения, которые помогут понять смысл текста. Например, на последней странице «Обстоятельств» есть краткие примечания, в которых речь не идет о шакалах из мотета, зато объясняются другие, не вполне понятные переходы, например в стихотворении «Carnevale di Gerti» («Карнавал Джерти») (ст. 38–40):

E il Natale verrà e il giorno dell’Anno

che sfolla le caserme e ti riporta

gli amici spersi <…>.

И Рождество придет и Новый год,

Когда в казармах пусто и с тобою —

пропавшие друзья <…>

(Пер. Е. Солоновича320)

Объяснение такое: «Карнавал Джерти» <…> «когда в казармах пусто». Я могу указать, что муж Джерти (включенный в число отсутствующих) тогда был солдатом321.

Распространение подобных автокомментариев – симптом того, что тексты вновь не поддаются расшифровке: чтобы понять стихотворение, больше недостаточно владеть коллективными знаниями (политическими, историческими, мифологическими или культурными в широком смысле), нужно знать все истории, которые случались с автором и на которые он ссылается, ведь он убрал из текста все связки, которые обычно помогают перейти от субъективных аллюзий ко всем известным сведениям. В отличие от того, как были устроены стихи на случай или стихотворные послания, здесь недоступность для понимания связана с отрицанием любого зародыша общественной жизни (даже от минимальных социальных связей, которые в прошлом существовали между автором стихотворения на случай и его собеседником или между двумя поэтами, состоящими в переписке), читатель остается в одиночестве перед чужой инаковостью, перед невозможностью проникнуть в