Лимеренция - Х. К. Долорес

если бы я подняла голову всего на дюйм или два, то уперлась бы ему прямо в подбородок.

— У тебя только во введении три опечатки, — говорит он мне. — И твое последнее предложение на второй странице слабое. — Он наклоняется еще ближе, чтобы пролистать страницу, и я резко вдыхаю его свежий древесный одеколон.

Он вообще понимает, что делает со мной?

— И еще более слабый аргумент, я вижу, — добавляет он, но пока он разбирает мое эссе по кусочкам, все, о чем я могу думать, — это выступающие вены на его предплечьях.

— Что ж, — заключает он со вздохом. — Ты не очень хороший писатель, но если ты исправишь опечатки и усилишь свое тематическое изложение, то получишь проходной балл. — Он отступает от моего пространства, и впервые за несколько минут я могу перевести дух.

— Верно, — говорю я. — Спасибо за отзыв.

Адриан открывает рот, но резкая вибрация моего — нет, его — телефона разносится по комнате, и он достает устройство из кармана.

Судя по движению его челюсти, это не радость.

— Я сейчас вернусь, — говорит он мне и указывает острым пальцем на компьютер. — Исправь ошибки, о которых я упоминал, и я посмотрю еще раз, когда вернусь. — Он выходит из кабинета, закрывая за собой дверь.

Я не слишком задумываюсь о звонке, тем более что не могу расслышать ни звука через толстую деревянную дверь комнаты, и вместо этого сосредотачиваюсь на своей работе.

Когда я заканчиваю реализовывать его обратную связь десять минут спустя, его все еще нет, поэтому я откидываюсь на спинку рабочего кресла и пытаюсь справиться с назревающей головной болью от напряжения.

Мой взгляд скользит по комнате, от одного предмета роскошной мебели к другому, и останавливается прямо на книжном шкафу. Тот самый книжный шкаф, где я нашла дневник Микки и узнала правду об Адриане.

Меня пробирает дрожь.

В ту ночь я думала, что умру.

И посмотрите, где я сейчас нахожусь.

Я не уверена, что заставляет меня подойти — только то, что у меня внезапно возникла острая необходимость еще раз просмотреть дневник Микки.

Я позволяю своим пальцам скользить по корешкам "Анатомии Грея" и "Атласа анатомии сердца" в поисках знакомого тома в кожаном переплете.

Но — как я понимаю мгновением позже — дневник исчез.

У меня сводит желудок.

Он избавился от него?

Это было бы логичным поступком. Дневник (и его последняя страница) наиболее близки к конкретному доказательству вины Адриана, чем что-либо еще. Но тот факт, что он вообще сохранил его…

Возможно, он выбросил это после того, как я нашла, я думаю, только для того, чтобы сразу же возникла встречная мысль: но ему не нужно было это выбрасывать. Не совсем. Он не боится, что копы узнают, что он убил Микки.

В конце концов, я прекрасно помню Адриана, когда он нависал надо мной в моем общежитии, признался во всем на диктофон и донес до меня реальность ситуации, как удар ножом по ребрам. Полицейское управление Седарсвилля никогда не смогло бы сравниться с семьей Эллис.

Так что, на самом деле, у него было столько же причин сохранить это как какой-то извращенный сувенир на память, сколько и выбросить, и мое нутро продолжает подталкивать меня к первому.

Я лихорадочно провожу рукой по волосам.

Возвращайся к столу.

Заканчивай свою работу.

Но во мне поднимается какое-то извращенное, мазохистское желание, и мне нужно увидеть его еще раз.

Мне нужно приложить к этому руки. Перелистать страницы. Прочесть каракули перепуганного Микки на последней странице.

Если я увижу это в последний раз, может быть, я вспомню, почему так важно соблюдать границы с Адрианом.

Сердце колотится, я прислушиваюсь к его приближающимся шагам, пока роюсь в ящиках его стола. В верхних ящиках нет ничего интересного: подборка бумаги с отрывными листами и дорогих ручек (несколько из которых я кладу в карман).

В следующих двух ящиках, похоже, другие школьные принадлежности и задания, но, насколько я могу судить по своему двухсекундному изучению, дневника там нет.

А нижний ящик совершенно пуст.

Я вздыхаю и закрываю его, замирая, когда он громко дребезжит.

Это… странно.

Я осматриваю ящик, закрывая и открывая его еще несколько раз. Там нет незакрепленных болтов или шурупов, но что-то заставляет его дребезжать.

Я прищуриваюсь на пустое дно.

Определенно странно.

Когда я наклоняюсь и стучу костяшками пальцев по основанию, я не уверена, что это то, что я думаю, но глухая обратная связь только подтверждает это.

Мое сердце колотится.

Это фальшивое дно.

Точно так же, как шкафы, которые Рик любит держать в главной спальне. Конечно, он хранит в них лишнюю наличность («Банки украдут ваши деньги, если вы им позволите. Они ни за что не тронут мои»), но у меня такое чувство, что, что бы Адриан здесь ни прятал, это не наличные.

Думаю, мне есть за что поблагодарить Рика еще.

На данный момент это должно быть рекордом.

Если у меня здесь найдутся лишние деньги, я куплю ему одну из тех блестящих открыток ко Дню отца, которые проигрывают музыку, когда их открываешь. Маме это понравится.

Осторожно — точно так же, как я научилась делать у Рика, — я ищу небольшое выступающее отверстие, но уже сейчас могу сказать, что это более изысканное, чем все, что Рик когда-либо приносил в дом.

И рычага нет, если только это не…

Бинго.

Ручка выдвижного ящика.

Я поворачиваю ручку, волнение захлестывает меня, когда раздается ответный скрип. Я еще раз выглядываю из-за стола, стараясь услышать приближающиеся шаги, прежде чем вернусь к своей задаче.

Я откидываю фальшивое дно, и мой желудок подскакивает прямо к горлу.

Вот ты где.

Единственный обитатель ящика — дневник в темном кожаном переплете.

Я не уверена, удовлетворение это или ужас пронзает меня, когда я протягиваю руку и беру дневник, но что бы это ни было, это заставляет меня дрожать.

Этот момент похож на самопроизвольное дежавю.

Я перевожу дыхание и переворачиваю первую страницу, готовясь к возобновлению чувства вины и стыда, которые я наверняка почувствую, когда начну читать, — только вместо этого морщины на моем лбу прорезаются от замешательства.

Что это, черт возьми, такое?

Снаружи он выглядит почти идентично дневнику, который я обнаружила на книжной полке Адриана несколько недель назад, но внутри такого сходства нет.

Во-первых, там нет имени Микки, размазанного по первой странице.

И бумага совсем другая.

В дневнике Микки была линованная бумага, из тех, что годятся для заметок или ведения дневника, и не более того.

Бумага в этом более толстая. Без