Социализм для джентльменов - Бернард Шоу

обитают эти люди, те газеты, в которых они помещают свои объявления, рестораны, в которых они едят, короче говоря, – все те промыслы, в которых они являются потребителями, не говоря уже о чиновниках и власть имущих, которых они заставляют молчать вовлечением в соучастие и взятками. Если причислить еще к ним тех работодателей, которые используют дешевый женский труд и тех акционеров, дивиденды которых зависят от этого (таких людей можно найти везде, даже на судейском кресле и на самых высших должностях государства и церкви), то образуется большой и значительный класс людей, сильно заинтересованных в том, чтобы защищать промысел госпожи Уоррен и также сильно заинтересованных в том, чтобы скрывать действительные источники ее доходов, как от собственной совести, так и от людей. И именно эти же люди заявляют, что женщин гонит на улицу не бедность, а женская порочность, как будто порочные женщины с обеспеченным доходом когда-либо шли на улицу. Эти лица держат себя по отношению к эротическим пьесам снисходительно или равнодушно, но поднимают страшный крик о морали, протестуют по поводу постановки «Промысла госпожи Уоррен» и тащат артисток в суд, где их оскорбляют, запугивают и где им угрожают за то, что они исполняют свои обязанности. Так как, надо себе заметить, что благоприятное для пьесы судебное решение не положило конец этому скандалу в Нью-Йорке. В Канзас-Сити, например, муниципалитет, чтобы предотвратить постановку этой пьесы, основывался на местных законах против непристойности, обходя таким образом законы Соединенных Штатов. Артистку, игравшую роль госпожи Уоррен, пригласили в суд и предложили ей и ее коллегам на выбор, – или оставить город, или же быть привлеченными к ответственности в силу этих местных правил.

Поэтому вполне возможно, что члены муниципалитета, внезапно обнаружившие такой интерес по отношению к театральной морали, являются домохозяевами какой-нибудь госпожи Уоррен или хозяевами, нищенски оплачивающими женский труд, или владельцами ресторанов, или издателями газет, или вообще лицами так или иначе заинтересованными в промысле госпожи Уоррен. Также, без сомнения, возможно, что это просто-напросто были глупые люди, которые думали, что непристойность заключается не в том зле, которое она приносит, а в упоминании о ней. Впрочем я сам был членом муниципального совета и не нахожу, чтобы вообще его члены были так просты и неопытны; поэтому я не желал бы допустить этого смягчающего обстоятельства по отношению к членам канзасского муниципалитета и гораздо более советую широкой публике, которая, в конце концов, будет решать этот вопрос, обратить особое внимание на тех господ, которые допускают в театре все, только не постановку «Промысла госпожи Уоррен», и которые в один голос уверяют, что эта пьеса слишком отвратительна, чтобы ее могла терпеть цивилизованная публика, и что, если не будет запрещена ее постановка, весь город будет стремиться увидеть ее. Может быть такие люди только экзальтированы и вздорны, но я должен предостеречь публику: это могут быть также и сознательные негодяи.

Во всяком случае, запрещать пьесу это значит покровительствовать тому злу, которое она отмечает и, принимая во внимание этот факт, я не вижу никакого основания предполагать, что сторонники запрещения постановки этой пьесы являются бескорыстными моралистами, а что автор, театральный директор и артисты, средства к существованию которых зависят от их личных достоинств, а не от сдавания в нем домов, от публикаций или дивидендов, по существу уступают им в нравственных качествах или в сознании общественной ответственности.

Конечно, в «Промысле госпожи Уоррен» злодеем пьесы является общество, а не какой-нибудь отдельный индивидуум, но из этого не следует, что те лица, которые чувствуют себя обиженными этой постановкой, являются защитниками общества. Их документы требуют всегда самой тщательной проверки.

Ибсен в Англии

Умер величайший драматический гений девятнадцатого столетия и большинство наших английских критиков может гордиться тем, что, грубо ошибаясь, считало его преступником, глупцом и эфемерной знаменитостью. Но все равно – оставим это! Современная журналистика, как и демократия, признает величины второго ранга легче, чем величины первого ранга. Противники Ибсена вступили в настоящее время на путь противников Вагнера, ведущий к мусорной куче грубых, сделанных мелкими людишками ошибок, и Европа и Америка отлично знают, что известие о смерти Ибсена никогда не дошло бы до их границ, если бы он не был более велик, чем это предполагали многие из наших крикливых ничтожеств.

Сильная пощечина, которую Ибсен дал самодовольному купеческому среднему классу, прозвучала весьма внушительно на нашей гордой британской физиономии, когда в 1889 году Жанет Эчёрч сыграла Нору Гельмер в Novelty-театре на Great Queen Street’е. До этого в Комической опере в прекрасной постановке шли «Столпы общества» с Женевьевой Уард в роли Лоны Гессель. В этой пьесе трогательное впечатление произвела Елизавета Робэн в роли Марты, а когда госпожа Кендаль вошла в конце пьесы и невинно представила Остлера Джо перед публикой, все еще трепетавшей от своего первого знакомства с операционным столом Ибсена, то она вызвала целую сенсацию, которую она сама не могла понять. Затем появились Флоренс Фарр в роли Ребекки Вест в «Росмерсгольме» с Бенсоном в роли Росмера, затем снова Елизавета Робэн и Марион Леа в «Гедде Габлер» и Герберть Уоринг в роли Строителя Сольнеса. Необходимо упомянуть еще о знаменитом представлении «Привидений» с Теодорой Врайт в роли Фру Альвинг и господином Линдо в роли Освальда (роль, которую позднее исполняли Леви Уоллер и Куртеней Торп), и о представлении «Дикой утки» с Винифред Фразер в роли Гедвиги Абингдоном и Лауренс Ирвингол в ролях Хьяммара и Реллинга. Обоими представлениями мы обязаны «Independent Theatr’y» господина Грейнса – теперь более не существующему. Теперь, когда перемена времени осветила это предприятие с настоящей точки зрения, мы сознаем, что оно было самым значительным английским театральным предприятием своей эпохи.

Следствием только что названных постановок явилось Ибсеновское побоище. Крики побежденных доходили до небес, а язык, которым они говорили был ужасен. Когда ныне умерший Клемент Скотт делал однажды Вильяму Арчеру замечания относительно его слишком резких выражений, Арчер, не выдержав, отвечал: «Ну, а вы считаете это вежливым, когда меня называют копошащейся в грязи собакой?» Приверженцы Ибсена, несомненно, боролись гораздо более горячо, чем бы они стали это делать, если бы только могли понять, насколько сильно их дело. Все умы и все добрые нравы были на их стороне; и победу можно было уже предвидеть. «Анти-ибсенианцы» должны были каким бы то ни было образом проиграть свое дело, а так как они прежде всего потеряли голову, то они и вызвали гораздо более худшее отношение к себе, чем это может быть, было необходимо.

Своеобразным отличием этой, кампании было то, что «ибсенианцы» в большинстве случаев вовсе не были «ибсенианцами». Они были обольщены чарующей поэтической силой Ибсена,