DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

плеск воды, бившей о борта, усыпили Демьяна Петровича. И снилось ему, будто сидит он в чем-то тесном, влажном и непроницаемом для света. Сидит и размышляет все о тюлене да о заводе. И вдруг словно две огромные створки раздвигаются где-то далеко впереди, между ними так ярко, так светло, что глазам аж больно. И какие-то люди толпятся, заглядывают в эти створки, видят Демьяна Петровича и восторженно перешептываются. В руках у них поблескивают вилки и сервировочные ножи. А лица их растянуты сверху вниз и, без сомнения, безумны.

Больше всего Демьяну Петровичу хотелось, чтобы вновь сомкнулись створки, стало темно и люди эти исчезли.

– Прочь! – Вместо крика из глотки шло какое-то вялое сипение.

И они исчезли. Каким-то неведомым доселе чутьем Демьян Петрович понял, что это сомкнулись огромные губы. Закрылась пасть.

Окружающее тесное, влажное и темное пространство вдруг принялось сокращаться, делаясь еще более тесным. Откуда-то нарастал диковинный гул, будто запустились разом механизмы, и они сжимали тело все сильнее и сильнее… Он чувствовал, как что-то вязкое, едкое, пахучее касается тела, растворяет кожу, заполняет внутренности и делает их мягкими, студенистыми…

Пароход вновь тряхнуло. Демьян Петрович сверзился с койки и пребольно ударился копчиком об угол столешницы. Полежал какое-то время, прислушивался и в себя приходил после ночного кошмара. Вот к чему мысли дурные вкупе с мадерой приводят.

Демьян Петрович перекрестился три раза, прочитал молитву, полежал еще на полу, стараясь забыть жуткие образы и переживания. Насторожился.

Что-то гудело снаружи, но не двигатели парохода, на котором пребывал Демьян Петрович. Наоборот, пароход стоял не шелохнувшись, словно даже дрожью двигателей боялся привлечь внимание чего-то огромного. И это огромное приближалось.

Шум усилился. Затем еще и еще. Он перерос в протяжный гул, от которого закладывало уши. Бледный свет плеснул через иллюминатор, расплескал тени-призраки по углам. На человечьих телах – рыбьи головы, вместо рук – клешни, вместо стоп – плавники.

Вспомнилось, как вечером мерили матросы глубину, как мутили, мутили воду. «Домутились! Домерились!» – чуть не вскрикнул он. Разбередили донных чертей!

Демьян Петрович зажмурился и стал шептать «Отче наш». Гул и скрежет снаружи мешали, сбивали, норовили вытравить из головы спасительные слова. Тогда Демьян Петрович стал думать о заводе, подсчитывать сметы, вспоминать должников-заемщиков и так увлекся, что не заметил, как гул исчез.

Демьян Петрович открыл один глаз, убедился, что страшные рыболюди исчезли, и только тогда открыл второй. Глянул в окно да снова обмер.

В узкий круг окна вперился огромный черный глаз. И так пристален был тот взгляд, что Демьян Петрович разом ощутил, как сжимается убранство каюты, как съеживается металл, как чахнут мышцы, а внутренности расплываются в студень. Весь свет пропал, и Демьян Петрович провалился в эту черноту, истинно радуясь забвению.

Очнулся он от чьих-то заботливых прикосновений ко лбу.

– Миленький! – позвал женский голос, и Демьян Петрович вспомнил давно умершую мать. – Что с вами?

Он с трудом разомкнул веки. В каюте было светло, над ним висело несколько лиц, ближе всех было лицо матушки-черницы. Глубокие морщины прорезали кожу, словно борозды пашню. Выражение глубочайшей жалости расползлось по ее сомкнутым губам, разлилось во взгляде голубых мутных глаз. Остальные лица были менее возвышенными и принадлежали половому, капитану парохода и еще какому-то матросу. Ермолина среди них не было. И к счастью, подумал Демьян Петрович. И так от него сплошные помутнения.

– Вам бы причаститься, – сказала черница.

– Непременно, матушка… – прокряхтел Демьян Петрович и попробовал подняться.

Не без помощи капитана и полового сел.

– Ох! – выдохнул он. – Что же это? Столкнулись опять с чем ночью?

– Было дело, на мель выскочили, – заметил капитан.

– А что же было? Гул такой и… и…. – Закончить так и не смог, вспомнил головы в чешуе, глаза рыбьи. Замутило.

– Большой пароход пропускали, оттого в сторону дали. Вот мель и цепанули чуток.

Капитан собрал матросов и удалился.

Демьян Петрович обернулся к монахине:

– Скоро ль Макарий?

– Так прибыли. Все уже сошли.

Прибыли. Сколь много облегчения принесла Демьяну Петровичу эта новость, особливо после ночных замороков! Не иначе, сглазил его подлец боталовский али в мадеру подмешал чего-то.

Демьян Петрович поблагодарил монахиню, просил непременно заходить к Фролову, там, мол, обоснуюсь, а за заботу вашу не премину отблагодарить. Черница ушла довольной. Он тут же пожалел о сказанном, подумал даже жилье сменить, да только у Фролова самое купцовое место, в его трактире и слухи, и дела, и долги немалые ворочаются. Если где тюленя рвать, так только там.

Ладно уж.

Демьян Петрович оделся, собрал вещи и поспешил на берег.

Комната ему нашлась. Правда, кабы не дело, ни в жизнь не стал бы обитать в такой срамоте. Поди, астраханские татары снимали: обои в плевках, на половых досках зарубы (топорами они, что ли, рубились?), да к тому же клопы во всей мебели в изрядном количестве.

Сам хозяин извинялся, руками разводил, что никак не удалось ему вытравить смрад от грузных, потливых постояльцев.

Демьян Петрович добился от него уступки в цене и только тогда успокоился. Едва распаковался, как местный коридорный принес записку.

От Ермолина.

Милостивый Демьян Петрович! Не мог ждать вашего явления на палубе, оттого не удалось попрощаться. Ежели изволите продолжить разговор или завести торги относительно моих товаров, то милости прошу по адресу: Караванный переулок, третий дом от моста слева, подвальчик. С наилучшими пожеланиями, Ермолин.

Так и прилип к полу Демьян Петрович. Снова накинулись образы, будто усики чертовы лезут через порог дверной, а комната почернела, стала тесной и влажной. Не комната – рыбье нутро.

Он скомкал листок и швырнул подальше, под кровать. Глубоко вдохнул. Нет! Нет! И еще раз нет! Никаких разговоров, а уж тем более дел с Ермолиным ему вести не надобно. Чтобы окончательно сбросить наваждение, Демьян Петрович решил спуститься. Налетел впопыхах на коридорного, обругал от души, тут уж и полегчало. Внизу тишина, только гремит иногда в подсобке. Время-то обеденное, но в трактире пусто – все по лавкам торгуют.

Демьян Петрович, не обнаружив в себе аппетита, решил сперва пройтись да разведать насчет тюленя. А к возвращению и купец потянется в трактир. Извозчика брать не стал. Глядишь, от прогулки мысли вширь разойдутся, посвежеет в хмельной головушке.

Ступил на мостовую и тут же пожалел о решении своем насчет прогулки. Обозы тянутся в три ряда, по кромочке вдоль стен пешеходы ступают, всюду спешка, всюду людской гомон. Демьян Петрович к стеночке прижался, пропуская особенно широкий воз. Пароходные свистки, топот копыт по дощатой мостовой, натужные крики бурлаков, говор родной и иностранный, вперемешку