Закон бабочки - Наталья Сергеевна Володина-Саркавази

В банке идут проценты: мудреешь. Узнаёшь что-то новое о жизни. Или поймёшь, в очередной раз, что ничего о ней не знаешь.

Фестиваль – событие не сиюминутное. Праздник заканчивается, улетучиваются мимолётные впечатления, и где-то на самом донышке души оседает что-то важное. Впечатления наслаиваются, спрессовываясь с годами, и появляется ТЕМА.

Здесь, на фестивале – да и в обществе в целом – существует два взгляда на «русскую» тему. Один – это Россия «материковая», далёкая и малопонятная страна. Другой – это эмигранты. Русские, живущие здесь… В двух словах это можно обозначить так: они и мы. А как хотелось бы написать просто: мы! Мы, жители Земли, разумные обитатели Вселенной! Но пока не получается.

Мы ищем жизнь на других планетах, но жизнь, которая рядом – что мы знаем о ней? Как отражает кинематограф эту, непохожую жизнь? Пытается ли вникнуть в то, что греки подразумевают под словом «ноотропия» – способ мышления другого, непохожего человека или группы людей? Эти вопросы, ответы на которые я пытаюсь найти на каждом фестивале.

На одном из государственных каналов несколько лет просуществовала передача, посвящённая проблемам эмигрантов. Помню выпуск «Эмигранты и кино», куда была приглашена и я. Немножко волновалась, путала знакомые греческие слова, но всё же сказала, что меня глубоко задевает то, как отражает кинематограф тему эмигрантов. Мошенник, вор, путана, домработница – вот, пожалуй, и весь «джентльменский набор» на роль эмигранта. Никогда нас не показывают вместе, в одной семье, бригаде или команде. Всегда есть «они» и «мы». Всегда между нами граница, невидимая черта. Вот до этих пор ступить можно, дальше – нельзя. Ни в одной пьесе или фильме не захотели авторы переступить через эту черту.

Вот типичная сцена из телесериала.

Домработница, русская, развалясь в неприличной позе, дует из горла водку. В это время по лестнице спускается мадам: золотце моё, сделай мне, пожалуйста, эту работку! Едва исчезает хозяйка, как домработница набрасывается, – но не на работу, а на мужа мадам с понятными намерениями. Перепуганный муж с трудом отбивается от сексуальных домогательств служанки.

Помню первую встречу с «соотечественницей» на сцене театра «Пероке» в Афинах. Придурковатая Тамара, домработница – как же иначе? – донимает хозяев бесконечными глупостями, замешанными на фамильярности и безделье, а в свободную минуту пляшет на кухне «Калинку». Благородные хозяева снисходительно терпят выходки домработницы, похожей на балаганного медведя, – ну русская, что с неё взять…

За пределами Родины всё воспринимается острее. На сцене провинциального российского театра я бы посмеялась над проделками глупой, но доброй Тамары. Но не в Европе… Каждый из нас здесь не просто гражданин такой-то, но представитель России. По нам судят о нации. Точно так же в сознании массового зрителя «впечатывается» образ русского, увиденный на сцене или экране. Образ преобразуется в шаблон, шаблонное восприятие переносится в жизнь. Такой вот круговорот идей в природе…

Мне давно хотелось обсудить эту тему с одним из гостей фестиваля. И разговор состоялся.

Мой собеседник – Сергей Лаврентьев. Киновед, историк кино. Закончил ВГИК, работал в Госфильмофонде. В годы перестройки активно работал критиком, потом, с исчезновением кинопроката, работал на телевидении. С 1999 по 2006 год был программным директором международного кинофестиваля в Сочи и кинофестивала «Лики любви» в Москве.

– Не ошибусь, если скажу, что наши читатели немного знают о такой экзотической профессии, как кинокритик. Работа редкая. Расскажите о ней.

– Что должна делать критика? Она должна смотреть всё что снимается, обдумывать это, описывать и как бы осмыслять кинопроцесс. Давать людям – и тем кто делает кино, и тем кто смотрит – некие ориентиры. Не прямо, но всё же направлять кинопроцесс. Сейчас, к сожалению, эта профессия исчезла. Везде, и не только в России, господствует реклама. Фильм нужно раскрутить. Как, что – непонятно. Создатели фильмов смотрят на пишущих людей как на таких пиар-агентов. Давайте расскажите о нашем актёре, какая у него жена, какая машина, квартира. И за всеми этими разговорами о машинах и дачах совершенно исчезла настоящая критика. Общее плачевное состояние российского кино и упад критики – всё это связано. Мне ещё повезло: я успел застать её последний всплеск во время перестройки. Был у нас молодёжный номер Советского экрана, я написал статью о цензурных сокращениях в иностранных картинах – и это, может, самая моя большая гордость в кинокритике – после неё было принято постановление об отмене сокращений. Конечно, это произошло не только благодаря статье, время пришло. Это был 87 год, самый разгар перестройки. Но какой был отклик! Я получил два мешка писем. От Калининграда до Владивостока и от Кушки до Архангельска. Некоторое время я вёл телепрограммы – «Парад фестивалей» на первом канале, потом «Киномарафон» на втором – это было связано со 100-летием кино. Мы показывали киношедевры и рассказывали о них.

– То есть, ваша задача посмотреть фильмы и написать о них и о нашем фестивале?

– Да, будет репортаж в газете Культура.

– Сколько же фильмов вы посмотрели за всю жизнь?

– Я, кстати, недавно об этом задумался и решил что где-то от 5 до 10 тысяч.

– !!! Ну и как? Есть ли что-то, чем вас ещё можно удивить?

– Думаю, что нет. На мой взгляд, золотой век кино уже позади. И вот смерть Бергмана и Антониони, почти в один день, произвела на всех именно такое впечатление.

– Сколько кинолент создано за более чем столетнюю историю кино? Сотни тысяч? Миллионы? Всё уже сказано обо всём. В чём же тогда, на ваш взгляд, состоит движущая сила в развитии кинематографа?

– Новое – это хорошо забытое старое. Можно сказать о том, о чём давно не говорилось. Можно делать какие-то формальные вещи. Из представленных на фестивале российских фильмов мне понравилась картина «Простые вещи». Алексея Попогребского Не могу сказать, что она мне что-то новое сказала, просто напомнила хорошее советское кино 60-х годов.

– Не могу не согласиться с вами. А вот фильм «Груз»… У него очень верное название. Этот груз психологического давлении трудно вынести. Это самый жуткий фильм, уведенный в моей жизни. В связи с этим возникает вопрос – есть ли предел в демонстрации беспредела?

– В одном из интервью после этого фильма Балабанов сказал – и я с этим согласен – что нормы вообще не существует. Показывать можно всё что угодно. Другое дело как. Чтобы зритель, сидящий в зале, не задавался вопросом – а зачем нам всё это показывают. И, к сожалению, в этой картине, как и в трёх последних картинах Алексея Балабанова, которого я очень