Над окошком месяц - Виталий Яковлевич Кирпиченко

приобрели коллективный, почти заговорщицкий, характер. Я совал его под лавку, под стол, закрывал шинелью. Но всё отвергалось моими попутчиками. Уже слышна польская речь в конце коридора, а я всё ещё мечусь с этой «музыкой» по купе.

— Да спрячьте вы его за матрацами, — советует попутчица. — Никто там никогда не смотрит.

Косо глянув на советчицу, я проникся уважением к её преклонным годам — ей было лет под сорок, — а, следовательно, и к опыту, быстренько спрятал свой контрабандный товар на верхней полке, прикрыв его для надёжности матрацем.

Стук в дверь.

— Проше, панове, до контролю, — щёлкнув каблуками, приложив два пальца к козырьку фуражки, обратился к нам щеголеватый польский офицер.

— Пожалуйста, — согласились мы.

Резво вскочив на угол сиденья, поляк ловким движением руки отодвинул матрац и уставился на нас.

— Цо то?

Я от души рассмеялся, и было с чего: столько носиться по купе, прятать во всех закутках несчастный свой груз, чтобы его нашли на первой секунде.

— То мой, пан, — постучал для надёжности понимания я себя в грудь.

— Пеньч сэнт, — оценил он право на провоз моего приёмника.

— Мам тылько едну, — развёл я руками. Так оно и было на самом деле.

Пан офицер убежал куда-то, не согласившись с моей ставкой, и я остался в неведении. До отправления поезда считанные минуты, а ко мне никто не идёт и никаких претензий никто не предъявляет. Я уже стал подумывать, что мне несказанно повезло, и я сохраню свои сто злотых. Но за минуту до отхода поезда передо мной появился, как из морской пены, наш бравый пан офицер, забрал последние деньги и так же таинственно исчез, не выдав мне никакого документа. В конце вагона опять застучали каблуки. Выглянув, я увидел уже двух борцов с контрабандистами, и был убеждён, что не придётся мне услаждать слух, извлекая музыку из этого ящика. Но Бог пронёс их мимо. Очевидно, у них были свои с кем-то счёты.

В Германию я ехал почему-то один в купе. При мне ни денег, ни еды, — целые сутки вынужденного голодания. Думал, не вынесу такого испытания, но оказалось, не такое уж это сложное дело.

Штаб воздушной армии расположен в третьем городке Бюнсдорфа (Вонючая Деревня), это недалеко от Берлина. Территория городка ухожена, по-европейски пострижены цветы и газоны. Длинная гряда красных роз, они ещё цветут. Неподъёмные глыбы бетона. Это разрушено одно из конических сооружений военного назначения — бомбоубежище своего рода. В таких сооружениях размещались штабы Вермахта. Рассказывали, что конструктора, построившего их и убеждавшего Гитлера в неуязвимости своего детища даже от самых больших бомб и снарядов, Гитлер заставил испытать это на себе. После обстрела и бомбёжки сооружение осталось целым, а вот конструктор поседел и лишился рассудка.

По соглашению со странами-победительницами все объекты и сооружения военного характера Германии в зоне этих стран подлежали уничтожению. Русские, как всегда, не продумав дальше одного хода, активно принялись за дело. Очень активно. Примерно так. Казарма — военный объект? Конечно! На воздух её! Ангар — военный объект? А как же! И его туда же! Взрывали, не жалея взрывчатки. А потом рыли землянки для солдат, сбивали из фанеры и досок халабуды на аэродромах для лётного и технического состава.

Этим рассказам, зная наш ретивый нрав, можно верить. Когда я служил в Польше, мы стояли на аэродроме, который до войны был немецким. Две взлётных полосы из бетона, длина каждой более 2 000 метров, обогревались зимой. Круг для списания девиации с градуировкой и электромоторами. Железобетонные ангары, отапливаемые, естественно; с помощью кнопок раскрываются и закрываются кассеты дверей. Так было у немцев. При нас, как нетрудно догадаться, полосы не отапливались, с круга и ангаров были сняты и проданы полякам (они всё покупали) электромоторы. Всё стали делать надёжным способом: три человека на одну кассету, три — на другую, пять человек на одно крыло, пять — на другое. И вперёд! Полосы так обильно политы авиационным керосином из сварганенных умельцами обогревателей на базе реактивных двигателей, что стали золотыми…

В штабе чувствуется достаток. Кабинеты просторные, мебель добротная, ковры и дорожки, яркий свет неоновых ламп… На стенах картины и хорошо сделанные фотографии в рамках. Стенд с портретами и краткими характеристиками всех главных инженеров воздушной армии за время её существования. На фотографиях же отображена жизнь и работа инженерно-технического состава частей объединения. Техника наисовременнейшая, по сравнению с прежним моим объединением, и это понять нетрудно — враг под боком.

Представился новому командиру — полковнику Баталову Анатолию Константиновичу, который, кстати, тоже недавно прибыл сюда из Львова. Для него это большая удача — есть возможность получить генерала, чего не светило ему в маленькой львовской армии. Удача была не случайной, а закономерной: полковник Баталов выходец из рабочей семьи, успешно прошёл все должности, начинал службу на Дальнем Востоке, дошёл до Германии, это был руководитель с большой буквы. Оригинальный цепкий ум, глубокий, практически мгновенный, анализ происходящих событий, упреждение возможных отказов в работе авиационной техники по малоприметным признакам и показателям — его неотъемлемые качества. Он привык работать сам (не от кого ждать помощи в продвижении по службе) и другим не давал прохлаждаться. Иногда слышались такие речи, что-де он приехал за генералом, потому и «копает», а нам-то зачем? Основная же масса офицеров правильно понимала своего командира и задачи.

Близость границы с «наиболее вероятным противником» — блоком НАТО ощущалась во всём: нам и нашим жёнам запрещалось без разрешения покидать гарнизон, постоянные тревоги и тренировки по действиям на случай войны, в полках строго следили за исправностью самолётов и готовностью выполнять боевую задачу. Лётчики и техники были натренированы так, что полк поднимался в воздух за 25–30 минут после объявления тревоги из состояния отдыха. За каждый неисправный самолёт строго спрашивали инженеров частей, и те делали всё возможное и невозможное, чтобы не выходить за рамки допустимого. Разрешалось не более двух неисправных самолётов на весь полк, а находившиеся на регламентных работах восстанавливались и готовились к боевому вылету отдельной группой специалистов в кратчайшие сроки.

В штабе встретил я своего бывшего однополчанина по Польше, он уже заместитель моего командира, знаю, долго на этой должности не задержится. Ему кто-то вычертил путь карьеры и строго следит за этим. Спору нет, он очень работоспособен, но… не орёл. Он как хороший музыкант: играть научился неплохо, но ему не быть Моцартом или Паганини. Тем не менее, он обогнал, в конечном счёте, в своём карьерном росте по-настоящему талантливого Баталова. Объяснение этому простое и каждому понятное — протеже.

Вообще-то