Над окошком месяц - Виталий Яковлевич Кирпиченко

Делюсь своей бедой с командиром эскадрильи. Глубокомысленно задумавшись, тот долго стоял каменной глыбой, а потом изрёк:

— Сегодня на подмогу к тебе пришлю инженера с канистрой и замполита. Замполит кого хошь заболтает. Завтра отвезём вас к бакенщикам на Иртыш, после чего твоему поляку дай бог вообще остаться в живых.

Первый остаток дня с канистрой, друзьями и замполитом провели на славу. Много говорили, смеялись, пели, курили… Выйдя на время из маленькой комнатушки военной убогой гостиницы, я чуть не упал без сознания, глотнув порцию свежего воздуха. А вернувшись, увидел, что мои собеседники сидят за столом и все без голов. Приподнявшись на цыпочках, я заметил и головы. Они были на своём месте, всё так же весело смеялись и шутили. Открыв форточку и дверь, мы выпустили такую порцию дыма, что прибежала дежурная.

— Вы тут живы? Не горите? — испуганно спросила она, разгоняя платком клубы дыма. Прокашлявшись, добавила: — Это ж надо столько накурить!

Следующий день был продолжением первого, только там ещё к нам подключились бакенщики. Они варили уху из королевской рыбы, а мы были со своей неразлучной канистрой, заполненной под пробку.

Среди бакенщиков был красно-рыжий грузин и три бывших зека.

Скоро дикие брега великого Иртыша огласились песнопением. Наверное, окрестности этих мест никогда не слышали такого песенного разноцветья. Одной из первых прозвучала, как и надо, песня в память атамана Ермака, покорившего Иртыш, тут же вспомнили про старый и мудрый Байкал, дочь которого, Ангара, тайно сбежала к молодому красавцу Енисею, не забыли волжскую «Дубинушку». Разогревшись, рыже-медный грузин затянул «Сулико», никто ему не подпевал, все слушали зачаровано. Наш уже в доску поляк растеряно крутил головой, отыскивая кого-то, кто бы ему рассказал, о чём эта песня. Я, как мог, собирая в кучу русские, украинские, польские слова, переводил это душещипательное произведение на польский язык, стремясь силой голоса и отчаянной жестикуляцией достичь понимания поляком смысла слов и песни в целом.

В ответ поляк, звали его Николаем, лет ему было, как и мне, тридцать, пропел нам на польском языке. Мы, нахмурив брови, ушли полностью в слух. Что-то знакомое до боли и родное слышалось нам на польском, а когда замполит поддержал на русском, мы поняли, что «Катюшу» знают в Польше не хуже нашего.

При свете луны кто-то вспомнил героическую, времён гражданской, но дойдя до слов «Помнят польские паны, помнят псы атаманы конармейские наши клинки», осёкся, поняв опрометчивость такого выпада, крепко обнял поляка и с надрывом в голосе прокричал: «Как людям нужен мир! Русский с поляком — братья навек!» Только напрасно он старался: поляк не понимал ни первых слов, ни вторых.

В понедельник за нами зашёл самолёт, и мы распрощались с гостеприимными хозяевами.

— Я всё понимаю, — потеряно сообщил мне сине-зелёный Николай в самолёте, — не понимаю только, зачем так?

В Семипалатинске стояли наши отдельные вертолётные отряд и эскадрилья. В отряде были ещё допотопные Ми-1. Довелось и мне на нём полетать. Я прилетел туда разбираться с «блуждающей» неисправностью — то есть она, то нет её. Проявлялась в полёте. Долго мы с командиром «гоняли» на земле двигатель, и всё без толку. Решили проверить в воздухе. На пятой минуте двигатель зачихал, задёргался, мне удалось «поймать» причину неисправности.

Однажды прилетели мы зимой в далёкий и холодный Семипалатинск с лётчиком-инспектором «для проверки и оказания помощи». Командир предложил нам посмотреть их пункт подготовки лётчиков к выживанию в сложных условиях. Мы согласились. Нас привезли на берег всё того же Иртыша. Две избушки в лесу: одна из них баня, вторая — обыкновенная избушка с лавками и столом. Баня уже топилась, в «горнице» накрывали стол. Нам с инспектором дали лыжи, и мы пошли вдоль Иртыша по проложенной лыжне. Зимний день короткий и сумерки сгущались на глазах. Посланный вдогонку лыжник догнал и сказал, что пора возвращаться, потому что мало бензина в электродвижке. Кто-то перепутал канистры и привезли другое. Это другое был спирт. Перед баней мы приняли по рюмке и зашли в парилку. Тепло, уютно, хорошо… Вдруг заморгал свет и тут же скоро совсем погас.

— Всё! — кто-то объявил в темноте, а прозвучало это как долгожданная весть о конце света.

В предбаннике — абсолютная темнота. На вешалке одежды нашей не было, она валялась на полу, мы же топтались по ней мокрыми, грязными ногами. При свете луны, стоя босиком на снегу, разбирали обувь и одежду… А когда посмотрели друг другу в лицо, то долго смеялись: наши физиономии были густо испачканы сажей. Тщательно тёрли лица и руки снегом, чтобы быть хоть чуточку похожими на людей. Сумятицу внёс бурливый по характеру и поступкам капитан Дима Бондаренко. Он был непредсказуем, и часто своими действиями ставил командира и замполита в тупик. Особенность его характера проявлялась после первой же выпитой рюмки. На праздниках и банкетах командир всегда кому-то поручал быть рядом с неугомонным Димой, и всегда заканчивалось это мероприятие комически. Дима, усыпив бдительную охрану, убегал «на волю» от жены и коллег. Появлялся в родном гарнизоне, как правило, через сутки. Однажды пришёл в разных ботинках — один чёрный, а другой большой и ярко-красный. Таким и поставил его в строй командир, чтобы пронять стыдом своего горе-подчинённого. Не проняло. А за Димой закрепилось: «Господин в красном ботинке».

Бич командированных — храпуны. Я не был таковым, и со мной в номере многим хотелось поселиться. К храпунам я относился как к неизбежности. Если засыпал раньше, то мне не страшен был никакой храп, я канонаду мог не расслышать. Если засыпал раньше сосед-храпун, я убеждал себя, что мне здорово повезло, а храп похож на бурю, которая вздымает огромные волны, и на этих волнах утлая лодчонка колыхает-убаюкивает меня.

Однажды в военной гостинице в Балхаше рассказали мне такую историю. Из заводов России перегоняли в ТуркВО большую группу самолётов. Старшим был генерал. Сели, зарулили, заправили, зачехлили, сдали под охрану, оформили заявку на перелёт, дождались «Урала», который «возит уголь, возит лес, офицеров ВВС», поужинали в столовой… Приехали в гостиницу в полночь. Весь суматошный люд уже видел не первый сон. Всю мелюзгу, от лейтенанта до капитана, да и майоров тоже, поместили в огромную комнату казарменного типа, а вот с генералом вышла заминка: отдельного свободного номера не было. Даже в двойном свободного места не оказалось.

— Есть тут одно место в двойном, но там полковник, — мялся администратор, объясняя свою беспомощность.

— Ну и пусть там