Четверть века назад. Часть 1 - Болеслав Маркевич

Она довѣрчиво кивнула ему головой не давъ договорить.

— Я знаю, промолвила, она, — я не о томъ… Я хотѣла спросить васъ…

— Спрашивайте, княжна! горячо вырвалось у него. — Нѣтъ ничего у меня на душѣ чего бы я не открылъ вамъ.

— Сергѣй Михайлычъ, почти прошептала она — я хотѣла спросить васъ: вѣрите ли вы?

Онъ смутился въ первую минуту…

— Елена Михайловна, я полагалъ… что мои убѣжденія вамъ извѣстны… Я Русскій: вѣрованія моего народа — мои вѣрованія.

Ее какъ бы не удовлетворилъ этотъ отвѣтъ: она обернулась на Гундурова взглядомъ полнымъ какой-то несказанной внутренней муки:

— Да, я это знаю… Но такъ ли вы вѣрите, Сергѣй Михайлычъ, чтобъ умѣть терпѣть и не роптать?

Онъ не успѣлъ отвѣтить.

Звонъ еще отдаленнаго колокольчика внезапно и отчетливо раздался въ эту минуту въ гулкомъ воздухѣ ночи,

— Quelqu'un nous arrive, Lina! крикнула ей со своего мѣста Аглая Константиновна съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ.

Княжна судорожно схватилась за перила балкона.

Гундуровъ, чуть не крикнувъ, кинулся къ ней…

— Слушайте… это… онъ ѣдетъ! проговорила она дрожащимъ шепотомъ.

— Кто «онъ»?… Ради Бога! чувствуя что у него подкашиваются ноги, спрашивалъ несчастный.

Она не отвѣчала, она слушала, будто приросши къ периламъ этою своею судорожно схватившею ихъ рукою…

Колокольчикъ звенѣлъ все ближе и ближе, уже ясно сливаясь съ вѣскимъ топотомъ конскихъ копытъ… И вотъ уже мѣрно и звучно звякнули они по каменной настилкѣ подъ сводомъ льва, колокольчикъ замеръ на мигъ, залился опять… Въ свѣтѣ бившемъ отъ фонаря мелькнула мѣдная бляха на шляпѣ сидѣвшаго бокомъ ямщика, красный воротникъ слуги на козлахъ, и крутые, лоснившіеся отъ пота крупы заворачивавшей кругомъ клумбы почтовой четверни.

Дорожная, помѣстительная коляска — изъ тѣхъ что тогда назывались флигель-адъютантскими, — скрипя по песку, подкатила къ крыльцу подъ самый балконъ. Изъ нея, проворно выскочилъ молодой военный въ шинели и фуражкѣ съ краснымъ околышемъ, отороченнымъ бѣлыми кантами, ловко сбросилъ съ плечъ шинель на руки выбѣжавшаго слуги и съ громкимъ вопросомъ: «княгиня дома?» быстро пробѣжалъ въ сѣни.

— Онъ! отшатнувшись отъ перилъ, обернулась съ этимъ словомъ Лина къ Гундурову, — тотъ за кого меня хотятъ отдать замужъ!..

Онъ какъ былъ такъ и замеръ на мѣстѣ.

Губы ея шевельнулись… Она взглянула на него влажными глазами, и подняла ихъ къ загоравшимся далекимъ звѣздамъ:

— Ни слезъ тамъ, ни разлуки! вырвалось у нея, и она быстрыми шагами пошла съ балкона.

— Où allez vous, Lina? встревоженно крикнула ей опять княгиня.

— Въ мою комнату! отвѣчала она не оборачиваясь, и исчезла.

— S'arranger les cheveux! объяснила съ лукавенькою усмѣшкой Зяблину Аглая Константиновна, не замѣчая и теперь того убитаго вида съ которымъ слушалъ ее злополучный «бригантъ» съ самой той минуты когда ему стало извѣстно до какого предѣла онъ могъ разчитывать на ея «слабость къ мущинѣ»… Но она ничего теперь и замѣтить не была бы въ состояніи: ее такъ и подмывало, такъ и уносило… «Le jeune comte, le neveu de»… далѣе этого она уже ни о чемъ думать не могла… И тяжело поднявшись съ кресла, она собственною особой пошла на встрѣчу пріѣзжему.

— Графъ Анисьевъ! громко возгласилъ бѣжавшій доложить о немъ офиціантъ!

— Кто такой? быстро отрываясь взглядомъ отъ сыграннаго хода, спросила Софья Ивановна окружную.

Та повторила фамилію.

Софья Ивановна увидѣла входившаго незнакомаго ей военнаго, услышала ликующее привѣтствіе Аглаи: «cher comte!»…

— Вотъ онъ, Фитюлькинъ! кольнуло ее какъ ножомъ въ сердце, и карты запрыгали предъ ея глазами будто камешки въ калейдоскопѣ…

Княжна между тѣмъ прошла прямо въ покой дяди.

Комнаты его были не освѣщены; только въ концѣ ихъ, сквозь открытый настежъ рядъ дверей, свѣтили зажженныя свѣчи подъ зеленымъ абажуромъ на большомъ столѣ библіотеки, и князь Ларіонъ, опершись щекой объ руку, читалъ у этого стола.

Онъ поднялъ глаза, услыхавъ шаги….

— Héléne! вскрикнулъ онъ, безсознательно скидывая съ головы бархатную шапочку, которой онъ прикрывалъ, по заграничной привычкѣ, свои индѣ уже рѣдѣвшіе волосы.

— Я, дядя! отвѣчала она, останавливаясь у стола противъ него съ опущенными взглядомъ и руками.

Онъ тотчасъ же догадался:

— Онъ пріѣхалъ?

— Да, сейчасъ! отвѣчала Лина.

Съ жаднымъ восхищеніемъ, съ ноющею болью въ груди глядѣлъ на нее князь Ларіонъ:

— Ты иначе бы и не вздумала навѣстить меня, узнать живъ ли я еще!

— Вы отъ всѣхъ удалялись, печально проговорила она, — я думала, вы… не хотите меня видѣть…

Глаза его загорѣлись мгновенно какъ два пылающіе угля:

— Я не хочу тебя видѣть?

Она дрогнула подъ этимъ огненнымъ взглядомъ и невольно отшатнулась отъ стола…

Онъ это замѣтилъ, поникъ головою и тяжко, тяжко вздохнулъ:

— Скажи: не могу… не въ силахъ!.. Да, мнѣ тяжело, признаюсь…

— Дядя, неужели я чѣмъ-нибудь могла?… Она не договорила.

Онъ не смѣлъ поднять снова глазъ:

— Нѣтъ, но ты знаешь… въ мои годы привычка — жизнь… Вспомни, мы не разставались два года… Я былъ для тебя… я думалъ… я надѣялся… послѣ отца единственный! говорилъ онъ прерывавшимся голосомъ.

— Да, дядя, тихо отвѣтила Лина, — я васъ такъ и почитала; послѣ бѣднаго папа вы одинъ были у меня…

— А теперь, теперь, прервалъ онъ неудержимымъ возгласомъ, — развѣ я одинъ?…

— Это… совсѣмъ другое!.. чуть слышно промолвила она, и вся зардѣлась…

— Да, конечно, это… «совсѣмъ другое!» повторилъ онъ какъ бы про себя, язвительно и горько усмѣхаясь;- да увѣрена ли ты по крайней мѣрѣ что онъ тебя любитъ? кинулъ онъ ей почти злобно.

Она гордо подняла голову:

— А вы какъ же полагали? говорилъ ея не улыбавшійся взглядъ.

Онъ смущенно глянулъ на сторону и замолкъ.

— Такъ этотъ… господинъ изволилъ прибыть, говоришь ты? началъ онъ спокойнѣе, — что же мнѣ теперь дѣлать, по твоему?…

Вся краска мигомъ сбѣжала съ лица княжны:

— Этого я не знаю! также гордо и печально отвѣтила она;- вы мнѣ обѣщали… а тамъ какъ вамъ угодно будетъ!.. Она повернулась и пошла…

— Héléne! Онъ кинулся за нею;- милая моя, я тебя огорчилъ!.. Прости меня, — я боленъ, нервенъ… нервенъ сталъ какъ старая баба, примолвилъ онъ съ натянутымъ смѣхомъ;- не уходи такъ! Дай руку въ знакъ прощанья!.. Я сейчасъ сойду внизъ….

Она протянула ему на ходу руку — и скрылась въ темени неосвѣщенныхъ покоевъ.

Князь Ларіонъ прошелся раза три по комнатѣ, хрустя пальцами и щурясь съ какимъ-то мучительнымъ выраженіемъ, позвонилъ своего камердинера, и принялся одѣваться.

Черезъ часъ времени Vittorio постучался въ двери комнаты княжны, и на ея спросъ отвѣчалъ что «madame la princesse mère» послала его доложить ей что чай поданъ.

Она сошла въ гостинную. Князь Ларіонъ уже былъ тамъ, одѣтый по-вечернему, во фракѣ, и велъ спокойно, нѣсколько свысока бесѣду съ графомъ Анисьевымъ…

XXXI

— Ma fille! Вы съ ней знакомы? проговорила княгиня при входѣ Лины, сладко улыбаясь пріѣзжему и въ то же время кидая искоса на дочь недовольный взглядъ за то что она такъ медлила явиться.

Молодой человѣкъ поспѣшно всталъ и отвѣсилъ княжнѣ безмолвный и низкій поклонъ.

Она, въ свою очередь, учтиво отвѣтила ему наклономъ головы, повела взглядомъ кругомъ, какъ бы ища кого-то, и отошла къ игорному столу за которымъ сидѣла Софья Ивановна.

Аглая Константиновна вспыхнула какъ піонъ… Анисьевъ не моргнулъ бровью.

Онъ былъ мастеръ владѣть собою. Это и его тактъ, его необыкновенная смѣтливость выдвинули его по службѣ еще болѣе чѣмъ покровительство сильнаго дяди… Анисьевъ родился честолюбцемъ. Внукъ выслужившагося гатчинскаго офицера, въ одинъ счастливый для него день необычайной милости пожалованнаго заразъ генералъ-адъютантомъ, графомъ и помѣстьемъ въ двѣ тысячи душъ въ Могилевской губерніи, и затѣмъ забытаго въ какомъ-то совѣтѣ во все продолженіе слѣдующаго царствованія, — Анисьевъ лишился отца своего еще въ малолѣтствѣ. Отецъ этотъ, отставной гусаръ «ёра и забіяка» временъ Бурцевыхъ, во всю свою жизнь сдѣлалъ одно умное дѣло, — а именно женился изъ-за пари, въ пьяномъ видѣ, на старой, но энергичной и умной дѣвѣ, матери нашего полковника, — и весьма скоро затѣмъ, допившись до чортиковъ, умеръ, не успѣвъ домотать до конца своихъ могилевскихъ крестьянъ. Вдова его, при помощи своего брата, уже тогда состоявшаго въ большой милости, успѣла уплатить большую часть мужниныхъ долговъ. Сына на тринадцатомъ году отдала она въ пажескій корпусъ, отлично выучивъ его предъ тѣмъ французскому и нѣмецкому языкамъ и «хорошимъ манерамъ,» — что и положило прочное основаніе для всѣхъ ожидавшихъ его въ послѣдствіи успѣховъ въ петербургскомъ свѣтѣ. Въ корпусѣ товарищи, между которыми онъ никогда не былъ популяренъ, но изъ которыхъ всегда дѣлалъ что хотѣлъ, предсказывали ему блестящую карьеру, а начальство постоянно отличало его какъ «будущаго образцоваго гвардейскаго офицера.» И онъ вышелъ имъ дѣйствительно, — вышелъ именно въ томъ смыслѣ въ какомъ разумѣли это военныя требованія того времени. Завистники — а у него было ихъ не мало — увѣряли что первое чѣмъ обратилъ онъ на себя вниманіе высшаго начальства было будто бы нѣкое соображеніе о ленчикѣ,[25] изложенное-де имъ на двѣнадцати кругомъ исписанныхъ листахъ, которое по разсмотрѣніи онаго въ особомъ комитетѣ было-де одобрено и принято къ руководству, авторъ же его награжденъ за отличіе чиномъ внѣ правилъ. Это была, разумѣется, чистѣйшая выдумка, но въ которой Анисьевъ, со свойственною ему сообразительностью, не видѣлъ ничего для себя вреднаго, — напротивъ и самъ, смѣясь разсказывалъ о ней во вліятельныхъ кружкахъ… На двадцать седьмомъ году отъ роду онъ взятъ былъ изъ полка въ свиту, и сразу попалъ въ «дѣльные.» Скоро стали давать ему особенно важныя, то есть, щекотливыя по существу своему порученія. Молодой дѣлецъ каждый разъ выходилъ съ торжествомъ изъ затрудненій представлявшихся ему въ этихъ случаяхъ. Никогда донесенія его не оказывались противными тому чего ожидалось отъ нихъ, никогда сужденіе о разслѣдованномъ имъ дѣлѣ не подымалось выше пониманія тѣхъ кѣмъ оно было ему поручаемо, никогда то что предоставлялось ему лично «уладить» и «утушить» не оставалось горючимъ и разлаженнымъ. У него было что-то въ родѣ верхняго чутья, которымъ угадывалъ онъ безо всякихъ постороннихъ указаній, по какому-нибудь лишь оброненному слову, нечаянно подсмотрѣнному взгляду, часто даже просто но какому-то наитію, то именно что требовалось въ данномъ случаѣ и чего можно было ожидать въ другомъ, что должно было взять верхъ надъ чѣмъ въ данное время, кто могъ «выскочить» или «провалиться» въ болѣе или менѣе близкомъ будущемъ, — и необыкновенно вѣрно сообразовался съ этимъ для своихъ личныхъ честолюбивыхъ разчетовъ. Этому чутью соотвѣтствовала въ лицѣ его особая, частью природная, частью выработанная имъ усмѣшка, въ которой наблюдатель могъ бы разгадать смыслъ всего его характера. Улыбка эта имѣла цѣлью прежде всего дать понять тому съ кѣмъ онъ говорилъ что онъ имѣетъ совершенно ясное и полное понятіе о предметѣ о которомъ заводилась рѣчь, хотя бы то было объ ассирійскихъ древностяхъ или о дендрологіи; затѣмъ что объ этомъ самомъ предметѣ онъ имѣетъ свое личное оригинальное мнѣніе, которое онъ не почитаетъ нужнымъ высказывать, и, наконецъ, что онъ не почитаетъ нужнымъ высказывать это мнѣніе вслѣдствіе высшихъ и одному ему вѣдомыхъ соображеній. Анисьевъ достигалъ своей цѣли: изъ дѣловыхъ сношеній съ нимъ нужные ему люди выносили то впечатлѣніе что онъ весьма солидный, способный и ловкій молодой человѣкъ, которому несомнѣнно суждено «далеко пойти. Въ петербургскомъ офиціальномъ и свѣтскомъ мірѣ никто и не сомнѣвался въ этомъ, и графиня Анисьева была лишь эхомъ этого міра, когда въ интимныхъ бесѣдахъ съ княгинею Аглаей говорила о сынѣ какъ о «будущемъ министрѣ.»