Четверть века назад. Часть 1 - Болеслав Маркевич

Лина вся вспыхнула… Смѣтливый воинъ рыцарски пришелъ къ ней тотчасъ же на помощь:

— Ни за что, княгиня! Я хочу сохранить въ цѣлости всю горячку моего восторга, toute l'incandescence d'enthousiasme dont je suis capable, вычурно выразился онъ, — къ минутѣ появленія завтра княжны на сценѣ.

Бѣдная дѣвушка повела на него невольно благодарнымъ взглядомъ.

— А кто играетъ у васъ главную мужскую роль? поспѣшилъ онъ спросить ее чтобы не дать „невозможной“ ея матушкѣ возможности настаивать.

— Un monsieur Goundourof, un voisin de compagne, отвѣчала все-таки за нее невозможная матушка будто извинявшимся за что то голосомъ.

Лина воспользовалась этимъ, — она насилу удержала прилившія къ глазамъ ея слезы, — и отошла опять къ Софьѣ Ивановнѣ. Хозяйка и ея гость остались вдвоемъ въ углу гостинной… Разочарованный „бригантъ“ какъ сквозь землю провалился. Ашанинъ и Гундуровъ исчезли уже давно. Присутствіе новаго лица, „петербуржца“, „придворнаго“, разогнало и остальную московскую молодежь. Сама Ольга Елпидифоровна не сочла нужнымъ соваться съ перваго разу на глаза пріѣзжему, и не прерывала его пріятнаго tête-à-tête съ „будущею belle maman“; бойкая особа гдѣ-то хохотала на другомъ балконѣ съ пріятельницами своими, пулярками, и наускивала, по обыкновенію, другъ на друга своихъ двухъ „фофановъ“, какъ называлъ Ашанинъ Мауса и Ранцева.

Послѣ чая въ гостиной, кромѣ князя Ларіона, остались лишь Свищовъ, обыгравшій въ пухъ Софью Ивановну, да пріятель его Елпидифоръ, усѣвшійся съ нимъ на шесть королей „въ пикетецъ по маленькой“… Игравшія дамы разошлись по своимъ комнатамъ. Лина пошла проводить Софью Ивановну.

— Вы давно знаете этого… графа, милая моя? спрашивала ее та по пути.

— Я его совсѣмъ не знаю, поспѣшила она отвѣтить.

— Гм… Я хотѣла сказать: ваша maman… Давно она съ нимъ знакома?

— И она его не больше знаетъ чѣмъ я. Онъ всего разъ зимою былъ у насъ съ визитомъ… Но maman, примолвила какъ бы объясняя что-то Лина, — очень хорошо знакома была съ его матерью въ Римѣ…

— Въ Римѣ… съ матерью! повторила Софья Ивановна; — вотъ оно… я предчувствовала! подумала она. И дойдя до своихъ дверей:- я не знаю куда мой Сережа дѣвался? промолвила она съ безпокойствомъ въ голосѣ.

Княжна вдругъ прижалась къ ней, обвела ея шею рукой:

— Пошлите за нимъ! дрожалъ и прерывался ея голосъ, — я боюсь… Мы съ нимъ разговаривали когда пріѣхалъ… этотъ полковникъ… И я потомъ ушла, а когда вернулась къ чаю, его уже не было… Пошлите за нимъ! едва сдерживая слезы повторила она.

Софья Ивановна схватила ее обѣими руками за голову и крѣпко, крѣпко поцѣловала:

— Я его сейчасъ добуду! сказала она, — а вы, моя милая, ступайте теперь назадъ!.. Чтобы насъ съ вами за двухъ заговорщицъ не приняли!

Громъ уже не „погромыхивалъ“, — онъ ударилъ. Софья Ивановна владѣла опять всею силой воли, всею энергіей своею.

Она тотчасъ же послала горничную „добывать Владиміра Петровича“. Та нашла его въ ихъ общей съ Гундуровымъ комнатѣ, и привела обоихъ.

Ашанинъ, точно также какъ Софья Ивановна, съ первыхъ словъ княгини графу Анисьеву, догадался о „Фитюлькинѣ“; онъ увелъ пріятеля своего изъ гостиной, и цѣлый часъ не могъ добиться отъ него ни слова. Сергѣй проронилъ только то что „пріѣзжаго прочатъ въ женихи княжнѣ“. Онъ все время, стиснувъ зубы и ероша волосы, проходилъ изъ угла въ уголъ своей комнаты, натыкаясь на стулья и столы.

Когда они вошли къ Софьѣ Ивановнѣ, она взглянула въ его измѣнившееся лицо, и не вымолвивъ ни слова обняла его за голову и крѣпко поцѣловала въ лобъ какъ княжну… Потомъ усадила и сказала:

— А теперь довольно! Приди въ себя!.. Авось-либо, Богъ милостивъ, устроится!.. А нѣтъ, — терпи, ты мущина!.. Она сумѣетъ терпѣть, отвѣчаю тебѣ!

Эти слова подѣйствовали на него болѣе чѣмъ всѣ увѣщанія Ашанина. Онъ молча подошелъ къ теткѣ и обнялъ ее.

— Вотъ такъ-то лучше! засмѣялся его чернокудрый пріятель, обнимая его въ свою очередь, — посиди-ка съ Софьей Ивановной. А то я ужь такъ и думалъ что мнѣ завтра придется выдти на сцену и объявить публикѣ что „обѣщанное молъ вамъ представленіе Гамлета отмѣняется, такъ какъ Гамлетъ у насъ необманно съ ума сошелъ!“.

— Вы-то ужь отъ этого никогда не сойдете! досадливо отпустила ему на это вполголоса Софья Ивановна.

Онъ пожалъ, улыбаясь, плечами, поклонился и вышелъ.

Тетка и племянникъ просидѣли вдвоемъ далеко за полночь. Когда Гундуровъ вернулся въ свою комнату, Ашанина онъ въ ней не нашелъ, и постель его стояла не смятая.

Княжна воротилась въ гостинную въ ту минуту когда Анисьевъ подымался съ мѣста и прощался съ хозяйкой. Трехчасовая бесѣда съ нею произвела на нашего полковника то же впечатлѣніе какъ еслибъ его, завязавъ въ мѣшокъ, спустили катиться по крутой и каменистой горѣ: онъ чувствовалъ себя буквально разбитымъ…

А она все такъ-же томно и сладко улыбалась ему:

— Да, я понимаю, вы устали съ дороги, cher comte, allez tous reposer!.. Vittorio васъ проводитъ! указывала она на Италіянца, почтительно ожидавшаго у дверей.

— Прежде чѣмъ проститься съ вами, княгиня, молвилъ ей блестящій воинъ, — позвольте спросить васъ, дозволено ли мнѣ будетъ поднести завтра вашей прелестной новорожденной ящикъ конфетъ?

— Certainement, certainement, cher comte! Наша Аглая такъ и запрыгала, моргая ему и лукаво улыбаясь:- donnez toujours, она будетъ въ восхищеніи!..

Онъ тѣмъ же молчаливымъ и глубокимъ поклономъ какъ при первой встрѣчѣ склонилъ предъ встрѣтившеюся съ нимъ Линой свою гладко остриженную голову, метнулъ на ходу привычнымъ взглядомъ на исписанный пикетнымъ счетомъ столъ, за которымъ Свищовъ съ исправникомъ доигрывали шестаго короля, и улыбнувшись нѣсколько презрительно громоздкому облику и полицейскому мундиру не замѣтившаго ухода его Елпидифора, исчезъ вслѣдъ за Vittorio.

Лина подошла къ матери:

— Прощайте, maman!

— Я желаю вамъ сказать два слова! многозначительно раздувъ ноздри, сказала ей та на это, и прошла на неосвѣщенный балконъ.

Лина послѣдовала за нею…

— Vous avez été singulièrement peu aimable avec ce charmant jeune homme! сказала Аглая Константиновна, опускаясь въ кресло.

— Я была съ нимъ учтива какъ со всѣми, maman, тихо молвила княжна, — онъ ничего болѣе не имѣлъ права требовать отъ меня!

Аглая Константиновна нѣсколько опѣшила: — ей всегда импонировало то въ чемъ мерещилась ей аристократическая гордость, „l'orgueil du sang,“, какъ выражалась она. „Изъ самомъ дѣлѣ, разсудила она, — Лина не знаетъ еще ничего, она не можетъ показать ему первая, elle est trop bien née pour cela!..“

— Я впрочемъ, попробовала она съ другой стороны, — говорю это жалѣя тебя: ты не слышала comme il cause… Онъ такъ уменъ, et si gentlemanlike!..

— Онъ мнѣ не нравится! сказала просто Лина.

Та такъ и ахнула:

— Что? Ce jeune comte, le neveu de… тебѣ не нравится?

— Нѣтъ! Княжна закачала головою.

— Не… нравится! едва могла говорить Аглая Константиновна;- такъ кого же послѣ этого вамъ нужно? Un prince du sang?…

— Она сама Рюриковна, ее этимъ не удивишь? язвительно засмѣялся кто-то въ темномъ углу балкона.

Это былъ князь Ларіонъ, присутствія котораго здѣсь она не подозрѣвала, и который язвилъ ее теперь въ самое ея больное, въ самое чувствительное ея мѣсто, намекалъ на это ея собственное Раскаталовское происхожденіе, воспоминаніе о которомъ, какъ неотступный призракъ, преслѣдовало ее цѣлую жизнь, цѣлую жизнь отравляло ей всю прелесть ея милліоновъ…

— Cette „Рюриковна,“ c'est moi qui suis за mère, mon prince! глубоко обиженнымъ тономъ дослала она ему въ отвѣтъ.

— По акту рожденія, дѣйствительно! послышался новый смѣхъ его.

Она не поняла, но почуяла что это было опять что-то оскорбительное для нея, но на что у нея не было отвѣта. Она замолкла, моргая въ темнотѣ своими круглыми глазами, словно выжимала изъ нихъ непослушныя на этотъ разъ слезы.

Лина стояла предъ нею ни жива, ни мертва, съ тяжелою головой, съ ноющею тоской въ груди:

— Неужели онъ думаетъ мнѣ этимъ помочь? допрашивали печальные глаза ея темный уголъ дяди.

Такъ прошло довольно много времени.

— Пора спать! сказала наконецъ княгиня, вставая и поднося руку свою къ губамъ дочери.- Nous en reparlerons! примолвила она ей шепотомъ, и удалилась.

— Вы меня губите, дядя! подходя къ нему сказала княжна.

Онъ не отвѣчалъ, — онъ зналъ что она была права, но весь онъ теперь былъ желчь и злоба, и чувствовалъ что не могъ совладать уже съ собою…

Добравшись до своей комнаты, Лина, какъ была, упала на колѣна предъ своимъ prie-Dieu, уложила голову на сложенныя руки, и тихо, тихо заплакала…

А рядомъ, за стѣной ея спальни, стояла у раствореннаго окна своей комнаты Надежда Ѳедоровна Травкина, и воспаленными отъ слезъ глазами жадно глядѣла куда-то въ синюю темень сада.

XXXIV

Эта чудная ночь и темна, и свѣтла,

И огонь разливаетъ въ крови…