Дом на болотах - Зои Сомервилл

Она нахмурилась.

– Не знаю, хорошо ли это, чтоб ты знала. Несчастливая там история, бедная моя девочка.

– Мне уже семнадцать, я замужем, и я сама – мать. Была…

– Я крутила в пальцах серебряный медальон, в котором хранила золотой локон, и слезы, сдавившие мне горло, заставили меня закашляться с брызгами. Все текло: мой нос, глаза, рот. Джейни притянула меня к себе, и я вдыхала знакомый запах гвоздики, шиповника и бульона, пока, вздрогнув, не замерла. Я хочу знать, – сказала я и взглянула в ее маленькие яркие глаза со всей неистовой настойчивостью, какую могла в себе найти.

Она вздохнула.

– Я знаю только, что ее увезли вскоре после того, как ты родилась. Она нездорова была, понимаешь, головой нездорова. Не ела, на тебя, считай, не смотрела, все время уходила бродить. Так ей стало скверно, что твой отец послал за лекарем. Но я не знала, куда ее увезли, Роза, она к тому времени уже на меня злилась, винила в своей хвори, говорила, что это я ее прокляла.

– Он мне не говорил, – сказала я.

Но я поняла, что могу сделать, что нужно было сделать уже несколько лет назад.

Я дождалась, когда он уедет по делам, и заперлась в его кабинете. Стала рыться в его письмах. Он не был педантом, бумаги лежали бесконечными стопками, в основном счета, неоплаченные. И среди них нашлось письмо, отправленное из больницы Святого Андрея. Мое сердце радостно подпрыгнуло. Предвкушение так захватило меня, что я едва могла дышать. В письме было сказано немногое. Состояние вашей супруги остается стабильным. Ей нравится гулять по территории и рисовать. Общие места – ужасные, ничего не значащие общие места. Но это была она, я не сомневалась. И она была жива. Но вместо огромного утешения и радости меня охватило необъятное ощущение брошенности. Она так мало меня любила, что оставила здесь, наедине с отцом; она оставила меня без матери. Какое слабое существо позволит себе так поступить? Где она была каждый раз, когда я нуждалась в ней? Меня пронзила еще одна жуткая мысль: что я так же слаба, как она, что во мне есть то же, что и в ней, – чем бы это ни было. Я могла быть матерью не больше, чем она. Я взяла маленькую ракушку, которую считала ее ракушкой, и выбросила ее из окна спальни.

32

Мэлори оторвалась от чтения и опустила отяжелевшие веки. Температура упала, она насквозь продрогла. Она лежала в спальне на краю болота, на животе, уткнувшись лицом в подушку, вдыхая собственное влажное дыхание, спиной к комнате. Никакие тени не могли до нее добраться. В любом случае это не имело значения, все тени были у нее в голове.

Подумай о другом, подумай о чем-нибудь другом, повторяла она, но это было невозможно. Темные пятна в мозгу раздулись, разрослись и слились, пока ничего, кроме них, не осталось. Она чувствовала, как они ее окутывают, как ее окружают их мягкие очертания. Она билась в колодце тьмы. Это было не то же самое. Ее горе не было такой бездонной расщелиной, как горе Розмари, – потеря ребенка, оставленность матерью, – просто большой сумрачный сгусток темноты. Не за что было ухватиться.

Откуда-то доносился шум, вроде прибоя в шторм. Лицо Мэлори было мокрым. Она потянулась за платком, но, поднеся его к лицу, увидела, что это старая кружевная фата. Она вытерла ею слезы и уставилась красными глазами в потолок. Она слишком устала, чтобы думать или горевать. У двери появилась тень.

Давление воздуха, что-то плотное, но невидимое прижало ее к кровати.

– Оставь меня в покое, – простонала она. Съежилась в постели. На краю поля ее зрения замерцал свет. Если не смотреть, оно уйдет. Но голова сама повернулась. В темном дверном проеме, там, где была тень, стояла тонкая фигурка в белом. То же лицо, которое, как ей казалось, она видела в окне гостиной. Лицо Розмари. На ней было платье, похожее на свадебное, и фата – та фата, которую Мэлори держала в руке, – а ее маленькие прозрачные руки лежали на животе. Он торчал, выступал вперед, раздувшийся живот женщины на позднем сроке беременности.

Руки Мэлори автоматически прижались к ее собственному пустому животу. Взгляд, словно его тянули, поднялся с тела на лицо фигуры. Глаза Розмари посмотрели в ее глаза – чернильно-черно-зеленые, бездонное море. Казалось, они видят ее насквозь, видят сквозь нее. И вдруг ничего не стало. Все исчезло. Просто дверь. Мэлори старалась не закрывать глаза, она хотела видеть и дальше. Она сопротивлялась, но проваливалась все глубже в черное море сна. Сон вползал ей в голову, тащил в свою мягкую темноту. Сон был милосердным и полным, густочерным и глубоким.

33

Теперь это называют акушерством. Я столько ребетят в мир привела, вытянула, вытащила на свет, плачущих, вопящих. А не то тихих, и вот тут-то надо было волноваться. Он был прекрасным младенцем, благословенным. Я так хотела, чтобы он принес ей радость. И получилось, ненадолго.

После смерти ребенка у меня духу не хватало пойти к церкви в канун Святого Марка, поглядеть, что нас ждет на будущий год. Я боялась того, что мне явится. Но все равно пошла. Просто никому не сказала, что видела. Может, надо было сказать, как теперь подумаю.

34

К морю

ВТОРОЙ ДЕНЬ РОЖДЕСТВА

Занавески были раздвинуты, водянистый желтый свет заполнял комнату. Было так холодно, что окна изнутри окаймлял иней. Мэлори заставила себя встать, надела халат и подышала на оконное стекло, но ее дыхание вырвалось белым облачком и не оставило на льду следа. Она царапнула ногтями иней. Р-О-З-А. На мгновение замерла в замешательстве, потом быстро принялась стирать буквы. Поежившись, она сунула руки в карманы халата. В кармане лежал мятый кусок белого кружева. У Мэлори все поплыло перед глазами. Она увидела девушку в фате, смотревшую на нее. По ней прокатилось что-то вроде холодной морской волны. Она взяла белое кружево и запихала его вглубь верхнего ящика. Это могло быть что угодно, вовсе не та фата. Ее мозг путал прочитанное, сон и реальность. Ей приснился кошмар. Сегодня. Вот сегодня – это настоящее.

Небо было ясным, светло-голубым, наст мерцал на солнце. Свежевыпавший снег покрыло толстой коркой льда. Солнце вышло впервые с тех пор, как они сюда приехали, и это наполнило Мэлори хрупкой надеждой. Они смогут наконец-то сходить к морю. Она расскажет Фрэнни про Ларри. Нет, расскажет ей невинную ложь,