Сказки В. Гауфа - Вильгельм Гауф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В южной части Германии стоит городок, где я родился и воспитывался. Это городок как все городки. Посреди базарная площадь с фонтаном, сбоку маленькая, старая ратуша; вокруг площади дома́ мирового судьи и именитых купцов, да нисколько узеньких улиц, где приютились остальные граждане. Все обыватели знают друг друга, все осведомлены, что в каком доме происходит и если, например, у пастора или у бургомистра, или у доктора окажется лишнее блюдо за обедом, об этом уже всюду сообщается как о важном событии. Около полудня женщины обходят друг друга, что называется «с визитом» и за чашкою крепкого кофе с печеньем рассуждают о сем важном происшествии. В конце концов выходит, что пастор «вероятно» не по-христиански много выиграл где нибудь; что бургомистр допускает «смазыванье»; что доктор получил нисколько червонцев от аптекаря, чтоб прописывать дорогие рецепты.
Легко себе представить негодование такого благоустроенного города, когда в один прекрасный день появился в нем человек, о котором никто ничего не знал: ни откуда он, ни кто он, ни что ему надо, ни чем он живет. Бургомистр видел его паспорт — это такая бумага, которую каждый из нас должен иметь при себе.
— «Разве так беспокойно в ваших городах», — перебил один из слушателей, — «что требуется фирман султана, чтоб устрашить разбойников?»
— О, нет, господин, дело не в том; бумаги эти воров не устрашат, а просто требуются для порядка, чтоб знать с кем имеешь дело. Ну, вот бургомистр осмотрел бумаги приезжего и выразился как-то у доктора в гостях, что бумаги все в порядке, визированы от Берлина до Нашего Грюнвизеля, но что все же тут что-то кроется. Приезжий смотрел как-то подозрительно. Бургомистр пользовался большим почетом в городке; немудрено, что слава «личности подозрительной» так и осталась за незнакомцем. Образ жизни последнего действительно как бы оправдывал мнение моих сограждан. Он нанял себе за хорошую плату целый дом, стоявший к тому времени пустым, выписал целую подводу разных странных приспособлений в роде печей, очагов, больших тиглей и пр. и зажил в полнейшем одиночестве. Он даже стряпал сам и ни одна человеческая душа в его дом не входила, кроме одного старика, который закупал ему мясо, зелень и прочие припасы. Но и того пускал только на порог и сам выходил отбирать у него покупки.
Я был еще в это время мальчишкою лет десяти и живо представляю себе тот переполох, который произвело в городке его появление. Он не выходил после обеда, как все остальные, на кегельбан; не шел по вечерам в гостиницу выкурить трубочку и поболтать о политике. Напрасно приглашали его по очереди бургомистр, мировой судья, доктор, пастор то к обеду, то на чашку кофе: он вежливо, но упорно отказывался. Одни считали его за сумасшедшего, другие за жида, третьи утверждали, что это безусловно колдун. Мне исполнилось уж 18 лет, а иностранец все еще прозывался в городе «чужой господин».
Случилось однажды, что в город заехали фокусники с учеными зверями. Это такой сборный народ, у которого имеется верблюд, который кланяется, медведь, который танцует, нисколько собак, нисколько обезьян в человеческих костюмах. Все они прыгают, кривляются, делают всевозможные фокусы и выходит иногда очень забавно. Группа ходит из города в город, останавливается на площадях и перекрестках; барабан гремит, дудка свистит, получается что-то невозможное и под эту музыку звери скачут и выделывают свои штуки, а по окончании представления собирают деньги под окнами. В нашей труппе особенно выделялся орангутанг почти человеческого роста. Он прекрасно ходил на задних ногах и проделывал всякие забавные фокусы.
Такое представление шло между прочим перед домом «чужого господина». При первых звуках барабана, за одним из потускневших от времени окон появилась недовольная старческая физиономия; но мало-помалу лицо прояснилось и скоро, ко всеобщему удивлению, голова незнакомца показалась из окна: он от души смеялся над проделками орангутанга! Да, он даже дал за представление такую крупную монету, что весь город об этом заговорил.
На следующий день зверинец покинул город. На верблюде были привешены корзины, где сидели собаки и мелкие обезьяны, а погонщик и орангутанг шли пешком за повозкою. Несколько часов после их отъезда старый незнакомец послал на почту за каретою, чем привел в неописуемое удивление почтмейстера, и в тот же вечер выехал из города. Все злились, что никому не было известно, куда? Когда он вернулся, ночь уже наступила. В карете сидел еще кто-то с огромною шапкою, надвинутою на глаза, и шелковым платком вкруг рта и ушей. Караульный у ворот счел нужным осведомиться насчет второго господина и потребовать его паспорт; но он ответил крайне грубо, пробормотав что-то на непонятном языке.
— «Это мой племянник», — сказал приветливо «чужой господин» привратнику, опуская ему в руку несколько монет. — «Он еще плохо понимает по немецки. Он просто ругнулся на своем наречии, что нас долго задерживают».
— Если это племянник вашей милости, — отвечал с поклоном привратник, — он может и без паспорта проехать. Ведь он, верно, у вас остановится?
— О, конечно! и пробудет довольно долго. — Привратник беспрепятственно пропустил карету и дядя с племянником въехали в городок. Бургомистр и весь город негодовали на привратника. Ведь мог бы он хоть запомнить нисколько слов из того, что говорил племянник. По ним можно было бы сообразить к какой национальности принадлежат и он, и дядя. Но привратник мог только объяснить, что это ни по французски, ни по итальянски, а скорее по английски; что молодой человек буркнул нечто вроде «Goddam!» Так выпутался из затруднения привратник и по всему городку заговорили о молодом англичанине.
Оказалось, что молодой англичанин был столь же невидим как дядя: но разговоров о нем в городе было немало. Да и как было не говорить? Прежде дом старого чудака был нем как могила, теперь нередко оттуда неслись такие неистовые крики, такой страшный гам, что испуганные обыватели толпами сбегались к дому и без стыда
