Сказки В. Гауфа - Вильгельм Гауф

как тебе известно, водятся всюду и всюду они те же: пронырливые, хитрые, страшно прозорливые на всякую выгоду, забитые и приниженные, тем приниженнее, чем хуже с ними обращаются; они даже свою приниженность возводят в какую-то добродетель. Но случается и им, несмотря на ум, попадаться впросак. Вот это-то и случилось с жидом Абнером во время прогулки за стенами Марокко.

Он шел себе спокойным шагом по полю; на голове остроконечная шляпа, на теле скромный, не слишком опрятный халат, а в кармане золотая табакерка. Он от времени до времени осторожно вытаскивал ее — ведь такие вещи нельзя на показ выставлять — брал шепотку, препровождал в нос и умиленно поглаживал себе бороду. Вообще, несмотря на блуждающий взор с искоркою какого-то страха перед чем-то и исканием чего-то, вся физиономия еврея светилась довольством. Ему удалось сегодня обделать хорошее дельце. Он и врач, и купец, и все что угодно, раз дело идет о деньгах. Он продал сегодня раба с тайным пороком, необыкновенно дешево прибрел целый груз гумми, да помог отправиться к праотцам одному богатому больному.

Он выходил из небольшой рощицы, когда услышал громкий крик бежавших за ним людей. То бежали царские конюхи с обер-шталмейстером во главе. Они бежали и оглядывались, словно искали кого-то или что-то.

— «Эй ты, мудрец», — крикнул запыхавшийся обер-шталмейстер. «Не видал ли царского коня с седлом и уздою?»

Абнер остановился. «Скакун каких мало, крошечное копыто, подковы чистого серебра, масти золотистой, как светильники в школе в день шабаша, рост пятнадцать пядей, хвост три с половиною фута, удила чистого золота двадцати трех каратов?»

— «Он самый!» — радостно закричал обер-шталмейстер. «Он самый!» — крикнули хором все конюха. «Это несомненно Эмир», — кричал старый берейтор. «Я двадцать раз твердил принцу Абдалла, что нельзя на Эмире ездить с трензелем. Я знаю Эмира, я всегда предсказывал, что он сбросить и придись мне своею головою ответить за ушибы принца, все то же повторю. Но скорее, куда он делся?»

— Да я никакого коня не видал, — отвечал улыбаясь Абнер. — Откуда мне знать, где он, этот конь?

Удивленные таким противоречием, конюхи обступили Абнера, требуя объяснения, но тут случилось еще нечто.

Вдали показалась толпа черных невольников и уже издали слышались крики: «Где она, где? Не видал ли кто царицыной собачки?» Оказалось, что пропала комнатная собачка султанши.

— Вы собачку ищете? — спросил Абнер.

— «Ну, да, собачку, Алину, где она?»

— Небольшого роста, уши длинные, хвост пушистый, хромает на правую переднюю ножку?

— «Вот, вот, как живая стоить перед глазами!» — воскликнули все хором. — «Это Алина! Султанша в обмороке, все сбились с ног во дворце. Где Алина? Как вернуться в гарем без нее? Скорей, скорей, куда она побежала?»

— Я не видал никакой собачки, не знал даже, что у нашей султанши, да хранить ее Бог, есть собачка.

Тогда конюха и гаремные невольники пришли в бешенство от бесстыдства жида, который шутил над собственностью султана, и ни минуты не сомневались, как ни казалось это неправдоподобным, что он украл и коня, и собачку. Часть людей осталась продолжать поиски, а шталмейстер и главный евнух схватили Абнера и потащили к султану.

Наскоро был созван совет и, в виду важности события, Мулей Измаил сам председательствовал. Для начала присудили виновному с полсотни ударов по пяткам. Как ни кричал и ни визжал Абнер, как ни уверял в своей невинности, как ни обещал рассказать все чистосердечно, как ни взывал: «Немилость султана, что рычание молодого льва, а милость его, что роса для травы!» или «Не опускай длани своей, пока очи и уши твои закрыты» — Мулей Измаил дал знак и поклялся бородою Пророка и своею собственною, что жид заплатит головою за страдания принца и обмороки султанши, если не найдутся беглецы.

Еще не смолкли крики несчастного Абнера, как пришла весть, что и конь, и собачка найдены. Алину застали в обществе нескольких мопсов, особ приличных, но все же общество неподходящее для нее, придворной дамы; а Эмир, набегавшись вволю, нашел, что травка на берегу соседнего ручья много вкуснее овса придворных конюшен.

Мулей Измаил потребовал от жида объяснения. Тот обрадовался случаю, хотя несколько поздно, высказаться, трижды прикоснулся лбом к подножию трона и начал.

— «Великий государь, царь царей, повелитель востока, звезда правды, зеркало истины, пучина премудрости. Ты, сверкающий как золото, сияющий как алмаз, твердый как сталь, выслушай меня, раз дозволено рабу твоему возвысить голос пред светлым престолом твоим. Клянусь Богом отцов своих, Моисеем и пророками, не видал я ни священного коня твоего, ни прелестной собачки кроткой повелительницы нашей. Выслушай, как было дело.

Я спокойно прогуливался после дневных трудов, ровно ни о чем не думая, когда, выходя из рощи, удостоился чести встретить его великолепие, господина обер-шталмейстера, и его бдительность, черного стража твоего благословенного гарема. На мелком песке между пальм я заметил следы какого-то животного; насчет следов меня не проведешь: я тотчас же узнал следы маленькой собачки; другой след, рядом с передними ногами, след как бы слегка заметенного песка, указал мне, что у собачки чудные длинные уши; а так как местами на больших промежутках песок был нисколько взрыт, я подумал: верно у крошки длинный пушистый хвост и она порою обмахивалась им. От меня не ускользнуло и то, что один след все время был мельче, чем остальные; значит, собачка, если смею так выразиться, прихрамывает.

Что касается до коня твоей светлости, я заметил след его на одной тропинке. Как только я увидел крошечное, благородное копыто, тонкую, но резкую стрелку, я сказал себе: это конь из породы ченнер, благороднейшей из всех. Ведь еще четырех месяцев нет, как милостивый мой государь и повелитель продал одному чужеземному принцу целый табун этой породы; брат Рубен присутствовал при торге и мой милостивый повелитель еще большую прибыль получил. Так вот, видя, что следы равномерны и далеко друг от друга, я невольно подумал: вот галоп