Поединщик поневоле - Григорий Константинович Шаргородский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да уж, наш пострел везде поспел. Иваныч не перестает удивлять. Оказывается, у него сам ректор в корешах, а ведь даже не намекнул на такие связи. Впрочем, чему удивляться? То, что я имею дело не с простой болотной жабой, стало понятно еще во время штурма притона, где содержалась плененная фея.
– И как же изменились обстоятельства? – спросил я, заполняя паузу в речи ректора.
– В уставе академии прописано, что, кроме учеников, проживать на ее территории могут лишь обслуживающий персонал и преподаватели. Вы в эту схему не вписываетесь, и именно на данный факт мне указал один из членов городского совета. Я, конечно же, мог бы проигнорировать его вопрос, но подумал, что ради такой мелочи не стоит затевать ссору с советом. Ведь всего-то нужно изменить ваш статус. Чтобы принять правильное решение, я посоветовался со своими ближайшими помощниками. Герр Хассельхофф предложил зачислить вас в штат технического персонала.
Я с интересом посмотрел на брюнета. Догадаться, что именно он хотел отправить меня к сантехникам, было несложно – кроме меня мужиков в комнате было только двое. Судя по недовольной физиономии немца, его идею не приняли, так что я позволил себя искреннюю, максимально широкую улыбку с легкой ноткой издевки. Было видно, что ректор развлекался, глядя на все происходящее. Дядька явно веселый, но мне почему-то сразу вспомнилось, как подобным образом веселился один мой знакомый, который сейчас находится где-то под этой самой башней в Палатах тишины. По спине пробежался морозец, и веселье сдуло как пух с одуванчика. Ректор удивленно приподнял бровь, но все же продолжил задуманную речь:
– Со своей стороны мадемуазель Дидион подала другую идею, которая показалось мне очень интересной.
Я тут же повернулся к девушке и натолкнулся на практически такую же улыбку, как та, что секунду назад сошла с моей физиономии. Ехидство там тоже присутствовало, но легкое и какое-то воздушное. В нем чувствовалось предвкушение не пакости, а незлобивой, возможно, даже поучительной шутки. Похожее выражение я видел на лице нашей детдомовской психологички. Дамочка там была с жутким набором тараканов в голове, но умная и деятельная. Причем тоже не красавица, но эдакая каверзная обаяшка. Ректор снова сделал паузу, явно наблюдая за нашими гляделками. Я с трудом оторвал взгляд от красивых, но настораживающих глаз мадемуазель Дидион и посмотрел на ректора. Он с интересом и легкой улыбкой ожидал рвущийся из меня вопрос. Да уж, такой же добренький дедушка, как и его книжный кумир. С такими же замашками интригана и социопата. Скорее всего, внешнее подражание выросло как раз из ощущения родства душ.
Блин, порой завидую тем, у кого не получается думать перед тем, как открывать рот. Красота же – ляпнул глупость, и будь что будет, зато весь из себя герой и мачо, резкий как детская неожиданность. Тут же приходится вставать на цыпочки. А ведь раньше я был именно таким лихим придурком. Впрочем, нет. Именно жизнь в детдоме заставляла, как говорится, фильтровать базар, а отмораживаться – только когда это было необходимо.
Задумавшись о прошлом, я дождался еще одного поднятия брови у заждавшегося моей реакции ректора.
– Какова же эта идея, если мне будет позволено спросить?
– Ивет предложила возобновить курс истории искусств, совместив его с ознакомлением наших учеников с такой тонкой и плохо изученной гранью бытия, как энергия творения.
Добрый дядюшка выразился крайне корректно, а вот злой немец в выражениях не стеснялся. Может, боялся, что мой низкий интеллект не позволит мне распознать намеки академического начальства.
– Что значит «плохо изученной»? – возмутился брюнет. – Я по-прежнему против этой ереси в стенах академии. Нет никаких доказательств существования энергии творения. Заявление оценщиков – всего лишь выдумки шарлатанов, которые пользуются бездоказательностью своих способностей, чтобы водить за нос… – И тут он заткнулся.
Мужику стало крайне неловко за неосторожно сказанное слово, да и нотка страха тоже присутствовала, несмотря на всю видимость демократичности и легкости атмосферы нашей беседы. Ректор по-прежнему сохранял на лице покровительственно-доброжелательное выражение. Я перевел взгляд на мадемуазель и увидел, что та сокрушенно качает головой. Конечно, могу ошибаться, но, скорее всего, слово «шарлатан» до становления полноценным магом наш ректор слышал чаще, чем собственное имя. Так что использовать его в присутствии теперь уже могущественного волшебника как минимум неразумно.
Чем дальше, тем интереснее. Я тихонько подпитал свой дар Живой силой и ощутил, что ректор не излучает ни грана энергии разрушения. Если он и злится, то настолько крепко держит себя в узде, что гнев гаснет прямо в момент зарождения. Или же чародей изначально подвел немца под такой косяк. Ох, непростой здесь дядюшка сидит. Тут даже не образ Дамблдора в голову лезет, а Карабас-Барабас какой-то, скрещенный с Ганнибалом Лектером. Впрочем, я опять думаю не о том.
Первое удивление схлынуло, и наконец-то дошло, что мне предлагают должность учителя школоты, которой меня усиленно пугал Бисквит.
– Да какой из меня учитель?! Тут как бы педагогическое образование полагается, – недолго думая, чтобы свернуть разговор в другое русло, высказал я свои опасения. – Что я могу рассказать детям, тем более таким.
– «Таким» – это каким? – перевел на меня взгляд ректор, а я пусть и не услышал вздоха, но всем нутром почувствовал волну облегчения от немца.
Он явно обрадовался, что гнев чародея сместился на меня, но я все так же не почувствовал от ректора даже тени энергии разрушения, так что пугаться и тем более извиняться не собирался. Потому что не за что.
– Необычным, нестандартным, отличающимся от других своим мировоззрением и взглядом на простейшие вещи. И, что самое главное, у меня нет ни малейшего понятия о том, чем именно ваши ученики отличаются от обычных детей. А они точно отличаются.
Ректор пристально посмотрел мне в глаза, и этот взгляд, казалось, забрался куда-то в самые темные уголки моего подсознания. Но опять же не вызвал ни страха, ни желания как-то сгладить ситуацию. Я вообще до сих пор жив только потому, что, как мне кажется, умею читать людей. У того же Пахома, который пусть и наслаждался своим образом интеллигента, но по сути являлся кровожадным зверем, любой намек на неуважение вызывал злобу. В общении с ним приходилось чуть ли не скоморошничать, дабы успеть собственной придурковатостью сгладить острый, задетый по незнанию угол. Здесь же мы имеем любителя наблюдать за людьми, как за букашками, и чем колоритнее насекомое, тем более интересным он становится для
