Сумерки Европы - Григорий Ландау

Такъ проводится политика глубоко регрессивная подъ флагомъ прогрессивности, несправедливая подъ флагомъ справедливости, антигуманная подъ флагомъ культуры.’ Такъ организуется повоенное разрушеніе Европы, свидѣтелями котораго мы являемся и которое отнюдь не вытекаетъ еще само собой изъ фактовъ великой войны, а въ значительной степени — изъ того примѣненія чуждыхъ государственности принциповъ, которые изъ мира дѣлаютъ орудіе сугубаго, не менѣе значительнаго, чѣмъ была самая война, уничтоженія.

Въ основѣ разрушительной идейности военнаго и повоеннаго времени лежала духовность того массоваго человѣка, къ помощи котораго обратилась въ неповторимомъ военномъ напряженіи власть, которую она всячески разъяряла, чтобы удержать на уровнѣ неизмѣримыхъ усилій; тяга къ ней опредѣлилась политико-демократической структурой современнаго общества, а въ особенности странъ Антанты. Рѣшающимъ массовымъ человѣкомъ, рѣшающимъ уже по численности, но вдобавокъ и по соціальному и духовному вѣсу въ этихъ странахъ, по своей связанности и отраженности во всевозможныхъ классахъ и состояніяхъ, былъ — широко говоря — мѣщанинъ. То была духовность крестьянина, обносящаго свой участокъ частоколомъ и заводящаго тяжбу за потраву; духовность лавочника, подсчитывающаго убытки отъ неправильнаго дѣйствія контрагента, духовность рантье, положившагося на то, что онъ уже обезпечилъ прошлымъ трудомъ свое будущее благосостояніе, и который въ покушеніи на свой отложенный капиталъ усматриваетъ величайшее преступленіе, а въ его возстановленіи — а при случаѣ и округленіи — верховную свою задачу. То была духовность мѣщанина:, перенесенная на государственность.

Мѣщанство бываетъ различнымъ; здѣсь преобладала духовность мѣщанства успокоеннаго, осѣвшаго и зрѣлаго (столь соотвѣтствующая зрѣлости западно-европейскаго общества) и потому именно взглядъ его былъ устремленъ назадъ, а не впередъ, на возстановленіе нарушеннаго, а не на созиданіе лучшаго. Если-же и германскую духовность подводить подъ подобнаго рода формулу, то ее слѣдуетъ признать скорѣе психикой буржуа пріобрѣтателя, купца, выходящаго въ плаваніе, рискующаго своимъ имуществомъ, чтобы его пріумножить, предпринимающаго грандіозныя операціи, зачинающаго новыя сдѣлки. Здѣсь пріобрѣтатель стоитъ противъ пріобрѣвшаго, предприниматель противъ рантье, рискующій грюндеръ противъ застраховавшаго свою исторію обывателя. Строитель будущаго стоялъ противъ оберегателя прошлаго и творчество было противъ охраненія.

Въ странахъ демократическаго запада мѣщанинъ, пожалуй, и вообще опредѣляетъ государственность; но во первыхъ, только на ряду съ другими силами, во вторыхъ — онъ ее опредѣляетъ косвенно черезъ сложный аппаратъ, въ идеѣ своей и приспособленный къ претворенію частной воли въ государственное дѣяніе. Здѣсь же неоткладываемая острота времени ослабила средостѣніе. Хотя во время войны государственная зависимость власти отъ народа и была умалена, но духовная связанность должна была возрасти; и именно за выключеніемъ или ослабленіемъ дѣйствія промежуточнаго государственнаго аппарата, они должны были связаться непосредственнѣе. И потому мѣщанская духовность непосредственнѣе, болѣе по содержанію, опредѣлила чисто государственную дѣятельность и отношенія. Необходимая въ современномъ обществѣ дифференціація группъ, функцій и психикъ стушевалась, и въ государственно международномъ общеніи глубже опредѣлилась идейность мѣщанина, какъ она выработалась въ частно-хозяйственномъ его бытіи.

Уже самъ по себѣ негоденъ переносъ одной духовности въ чуждую ей область. Но еще хуже было то, что не только мѣщанство опредѣлило государственность, но что мирное мѣщанство опредѣлило военную государственность. Здѣсь переносъ произошелъ не только изъ одной области въ другую — одного и того же соціальнаго тѣла; здѣсь переносъ произошелъ отъ одного состоянія этого тѣла на другое: отношенія твердаго тѣла были примѣнены къ нему въ газообразномъ его состояніи. Помѣстите газъ въ сосудъ, предназначенный для жидкости, — онъ улетучится; налейте жидкость на подставку для твердаго тѣла — она разольется. Но принципы мирнаго частно-хозяйственнаго мѣщанства были примѣнены къ состоянію и послѣдствіямъ вооруженной государственной борьбы, и государства подверглись разрушительнымъ воздѣйствіямъ не одной войны, но и этого примѣненія.

Это примѣненіе казалось чрезвычайно идеальнымъ; оно въ идеѣ исключало самое состояніе войны, физическаго разрушенія и насилія; оно въ идеѣ замѣняло ихъ принципами добраго мира, и замѣняло отношенія враждебнаго подавленія отношеніемъ мирнаго возмѣщенія. Но бѣда въ томъ, что оно это дѣлало — и только и могло дѣлать — въ идеѣ. Замѣнить войну миромъ — дѣло прекрасное, но, сохраняя войну, руководиться примѣнительно къ ней принципами мира, поступать такъ, какъ если бы былъ миръ, дѣло зловредное, ибо это прежде всего означаетъ — поступать внѣ соотвѣтствія съ дѣйствительностью; а поступать въ дѣйствительности внѣ соотвѣтствія съ ней, значитъ — либо себя, либо ее разрушать, и во всякомъ случаѣ производить хаосъ. Конечно, это разрушеніе могло бы постигнуть разрушающаго, дѣйствующаго по мирному въ военной борьбѣ. Но дѣло въ томъ, что самая то дѣятельность у всѣхъ была одинаковой — военной и только окутывалась и прикрывалась мирной идейностью. Отсюда ея примѣненіе, приводя къ духовному укрывательству со всѣми его послѣдствіями, вело къ усугубленію разрушительности, частью всеобщей, но преимущественно — направленной на того, кто оказался слабѣйшимъ.

Худо и разрушительно поступать въ одной средѣ такъ, какъ если бы она уже была другой; но когда при этомъ попутно въ нее уже и вносятъ элементы, которые могли бы имѣть смыслъ только въ той другой средѣ, дѣло становится еще хуже. Такъ, если въ безгосударственной средѣ вы прибѣгнете къ суду — получится подлогъ суда и освященіе насилія; если вы въ ней устроите суррогатъ представительства, получится облыжное представительство и закрѣпленіе односторонняго господства. Дѣятельность должна соотвѣтствовать обстановкѣ своего приложенія для того, чтобы достигать поставленной задачи. Гуманность государствомъ осуществляется только государственнымъ путемъ; смягченіе военныхъ бѣдствій можно достигать только приспособляясь и учитывая военную обстановку; улучшенія быта людей можно добиваться только путями, открываемыми этимъ бытомъ. Быть можетъ возможно создать нѣкоторый уютъ въ ночлежкѣ, но во всякомъ случаѣ только при условіи, что не будутъ въ ней располагаться какъ въ пышномъ дворцѣ. Быть можетъ, и можно смягчить разошедшіяся страсти, но только не поступками и словами, разсчитанными на святыхъ. Соотвѣтствіе дѣйствительности — реализмъ средствъ — первое условіе воздѣйствія на нее. Формы мира на войнѣ, внутригосударственныя въ межгосударственныхъ отношеніяхъ, пути ликвидаціи частнаго спора въ примѣненіи къ устройству враждующихъ государствъ, мѣщанство въ государственности — все это, внося смятеніе, не достигаетъ и искажаетъ поставленную цѣль.

Но всего хуже — мнимо надставляя надъ сущимъ желательное, идеальное, — приспособляться къ предполагаемо-идеальному въ своемъ воздѣйствіи на подлинно сущее. Если такъ поступаетъ дѣйствительно преданный идеалу, то это еще съ полъбѣды; ибо хотя, не достигнувъ цѣли, онъ только разобьетъ себѣ голову, но этимъ можетъ даже дать вдохновляющій и возвышающій образецъ преданности убѣжденіямъ, хотя бы и ослѣпленнымъ. Безполезное или вредное по отношенію къ поставленной цѣли, такое дѣяніе можетъ имѣть свою цѣнность въ другой плоскости. Но когда внѣреальность цѣли не снимаетъ весьма реальнаго самоутвержденія того, кто ее преслѣдуетъ, потому ли что она служитъ ему лишь прикрытіемъ, потому ли что даже служитъ дополненіемъ къ вполнѣ реальной задачѣ, потому ли что просто служитъ самоублаженію, — тогда не бываетъ послѣдствій гибельнѣе объективно и субъективно разрушительнѣе.

Ирреализмъ несоотносительныхъ съ дѣйствительностью требованій разрушаетъ ее поскольку на нее воздѣйствуетъ. Онъ не опасенъ, пока остается безсильнымъ, пока онъ лишь словесно вѣетъ около незыблемыхъ громадъ дѣйствительности. Но если въ силу своеобразнаго сочетанія условій — онъ ее начинаетъ претворять, то происходитъ не то, что обыкновенно отъ этого ожидается: происходитъ не продвиженіе дѣйствительности по направленію къ максималистической цѣли. Происходитъ другое. Дѣйствительность, претворяемая согласно нереальному заданію, какъ таковая разрушается: но такъ какъ нереальное заданіе остается неосуществленнымъ, то и остается лишь — разрушенная дѣйствительность. Этимъ дѣло не ограничивается; діалектика разрушенія влечетъ дальше. Если дѣйствительность подъ давленіемъ, или хотя бы въ соотвѣтствіи съ ирреальностью подверглась разрушенію, это значитъ, что въ ней уже была нѣкая слабость, нѣкій разъѣдающій процессъ пониженія или упадка, ибо иначе она ирреализма не допустила бы до воздѣйствія на себя. Подвергшись разрушенію въ своемъ максималистическомъ устремленіи, она сугубо оказывается безъ силы сопротивленія противъ своихъ внутреннихъ болѣзней и слабостей, и въ разрушенномъ организмѣ онѣ разворачиваются съ возрастающей побѣдностью. И потому подорванная своимъ нереалистическимъ устремленіемъ дѣйствительность не возвращается въ свое прежнее состояніе, а спадаетъ на болѣе низкое, летя ли стремглавъ въ пропасть, или задерживаясь на нѣкоторомъ болѣе низкомъ уровнѣ — въ зависимости отъ условій и обстоятельствъ. Вотъ откуда сугубая разрушительность максималистической идейности, когда она получаетъ шансы воплощенія: она не только себя не осуществляетъ, она отбрасываетъ дѣйствительность на болѣе низкую ступень. Наше поколѣніе пережило два подобныхъ процесса, глубоко различныхъ по дѣйствовавшимъ силамъ, вѣроятно, и по послѣдствіямъ, но аналогичныхъ въ этой особенности — русскую великую смуту и европейскую великую войну. Послужатъ ли эти два великихъ паденія излѣченію человѣчества отъ максималистической напасти — въ этомъ, конечно, позволительно не чувствовать увѣренности. Но было бы недостойно и непростительно, если бы они по крайней мѣрѣ не усилили выработки въ современникахъ новыхъ духовныхъ противоядій.