Сумерки Европы - Григорий Ландау

Григорий Ландау

Сумерки Европы

ПРЕДИСЛОВІЕ

Названіе этой книги слишкомъ модное, чтобы было соблазнительно имъ пользоваться. И однако есть у меня не только оправданіе, но даже и принужденіе его сохранить: именно то, что оно дано было еще въ то время, когда его содержаніе не только не казалось ходкимъ, но шло въ разрѣзъ съ общепринятымъ мнѣніемъ, представляясь неправдоподобнымъ и вызывая нареканія въ парадоксальности. Статья подъ этимъ заглавіемъ, являющаяся введеніемъ настоящей книги, появилась въ 1914 году въ самые первые мѣсяцы великой войны, когда наивно и лицемѣрно міръ былъ преисполненъ радужной увѣренности и восторженныхъ упованій. Теперь это повѣтріе забыто тѣми, кто подверглись заразѣ легкомысленныхъ обольщеній и, быть можетъ, еще основательнѣе тѣми, кто эту заразу распространялъ. Но нѣтъ для сознательной общественности грѣха, худшаго безпамятства — этого подлиннаго умерщвленія духа, созрѣвающаго вѣдь только на накопленіяхъ своего опыта и своихъ пытаній.

Я отмѣчаю дату первой главы не для установленія пріоритета: другіе, заглушаемые ревомъ времени, думали или высказывались въ томъ-же родѣ одновременно или и раньше. Но если ни къ чему высказавшему мысль, событіями оправданную, устанавливать, что онъ ее высказалъ до оправданія, то, думаю, существенно установить, что до своего оправданія она высказана была. Ибо не въ высказывающемъ дѣло, а Въ высказанномъ. Никто не сомнѣвается въ этомъ, когда вопросъ идетъ о физической теоріи или астрономическомъ законѣ: подтвержденіе формулы на событіяхъ, проявившихся послѣ ея установленія, воспринимается всѣми, какъ особо цѣнное ея подтвержденіе, какъ ея торжество. Нѣтъ основанія не примѣнять этого и къ мышленію не объ атомахъ и эфирѣ, а о дѣлахъ человѣческихъ. Здѣсь нѣтъ тѣхъ строгихъ формулъ и точныхъ дедукцій; пусть такъ, но это только означаетъ меньшую точность формулировки предвидѣнія, а не меньшую его обоснованность.

Оправданіе предвидѣнія послѣдующими событіями имѣетъ не одно теоретическое значеніе, а обыкновенно и практическое; оно не только подтверждаетъ мысль, оно подтверждаетъ и дальнѣйшіе изъ нея выводы. Наряду съ подтвержденіемъ, оно даетъ и предупрежденіе, на ряду съ оправданіемъ и урокъ. И потому въ нѣкоторыхъ мѣстахъ этой книги я привелъ статьи и отрывки статей, напечатанныя еще въ годы войны. Военная цензура, которой онѣ подлежали, не могла въ нѣкоторой степени не отразиться на нихъ; тѣмъ не менѣе я предпочелъ взять на себя отвѣтственность и за эти (все же вѣдь добровольныя) отклоненія отъ полнаго или прямого выявленія мысли того времени, вызванныя принудительнымъ приспособленіемъ къ неизбѣжнымъ его условіямъ, — съ цѣлью сохранить преимущества ея своевременной высказанности.

Въ сущности уже въ статьяхъ первыхъ лѣтъ войны заложены существенные, хотя и не всѣ, мотивы, развиваемые во всей этой книгѣ. Тамъ же данъ эмоціональный стимулъ къ ея написанію. Книга продумывалась и писалась урывками и съ большими промежутками на протяженіи восьми лѣтъ; это не могло не отразиться на сопровождавшемъ ее и проявляющемся въ ней настроеніи. Она писалась въ отчаяніи перваго предвидѣнія предстоящаго упадка; она обдумывалась въ духовной блокадѣ послѣдующихъ лѣтъ войны, когда пагубныя испаренія военной лжи застилали окружающее, когда — чтобы что нибудь видѣть — надо было закрывать глаза и затыкать уши, чтобы внутри себя воспроизводить человѣческую рѣчь. Отлученные большевизмомъ отъ современности, въ мракѣ мерзлыхъ комнатъ, освѣщенныхъ еле мерцающимъ ночникомъ, мы поддерживали нащъ духъ, засасываемый униженіемъ и оскудѣніемъ всепобѣднаго одичанія, — внутреннимъ созерцаніемъ и осмысливаніемъ происшедшаго, искали въ общихъ линіяхъ недавнихъ судеб ь опорныя точки для грядущихъ упованій. Эти страницы позже писались на финскомъ рубежѣ культурнаго міра передъ пропастью, изъ которой бѣглецами мы выбирались, тщетно стучась на западъ, когда десятокъ верстъ отдѣлялъ отъ Россіи и десятокъ визъ и разрѣшеній отъ Европы, когда одни контрабандисты поддерживали связь съ первой и одни телеграфные провода со второй. Онѣ писались и тогда, когда уже, обрѣтя твердую европейскую точку, но будучи лишены рычага для того, чтобы произвести какое либо движеніе, мы влачили грустные дни на чужбинѣ въ печали и тревогахъ, ища въ разрѣженности общихъ созерцаній опоры для зыбкости медлительной дѣйствительности.

Напряженность первыхъ переживаній отъ предвидимаго упадка ново-европейской культуры была впослѣдствіи заслонена событіями объективно болѣе катастрофическими и субъективно несравненно ближе задѣвающими — постигшими Россію; при чемъ обѣ линіи упадка не только были смежны въ пространствѣ и во времени, — онѣ еще связаны въ своемъ существѣ и потому одна невытѣсняема другой. Я однако старался выдѣлить и прослѣживать изолированно западно-европейскую нить, чтобы не затерять ея въ клубкѣ непосредственнѣе захватывающихъ и конкретнѣе намъ наглядныхъ русскихъ дѣлъ. Закаленныя души, испытавшія россійское бѣдствіе, безпристрастнѣе и, можетъ быть, безпощаднѣе могутъ подойти и къ западно-европейскому упадку. Кто знаетъ, не служитъ ли вмѣстѣ съ тѣмъ его переживаніе и созерцаніе, все же вѣдь отвлеченное, хотя и эмоціональное, — нѣкоторымъ успокаивающимъ разрядомъ въ пронизывающихъ до послѣднихъ глубинъ потрясеніяхъ русской дѣйствительности.

Во всякомъ случаѣ не только сплетаются судьбы Европы и Россіи, но и общими для нихъ являются иные выводы и уроки. Есть европейскія слабости, нагляднѣе провидимыя на русской дѣйствительности, — ихъ я не затрагивалъ; есть и русскія бѣдствія, ярко освѣтимыя европейскими дѣлами. Къ таковымъ я отношу и разрушительную силу идейнаго максимализма. Это положеніе является однимъ изъ послѣдствій той же исходной интуиціи, которая въ другихъ своихъ предвидѣніяхъ можетъ быть сочтена уже наглядно подтвержденной событіями; думаю, что будетъ признано подтвержденнымъ событіями и это положеніе, хотя еще и неосознанное съ одинаковой ясностью, какъ другія. Если эта книга посодѣйствуетъ укрѣпленію этого убѣжденія — она исполнитъ свое основное практическое назначеніе, ибо тогда оправданность предвидѣній послужитъ и усвоенію урока.

Но, впрочемъ, задача ея не въ поученіи, а въ пониманіи, не въ морали, а въ освѣщеніи. Она многимъ будетъ непріятной и многихъ можетъ задѣть. Охотно я бы этого избѣжалъ, тѣмъ болѣе что задѣвать приходится могучіе коллективы, наслѣдниковъ великаго прошлаго, носителей прекрасной культуры; тѣмъ болѣе, что задѣвать приходится составныя части и факторы той самой европейской культуры, которую любишь и которой дорожишь. Но что же изъ того? Передъ лицомъ несказанныхъ страданій и роковыхъ угрозъ было бы не только малодушно и ничтожно, было бы просто оскверненіемъ величія переживаемаго — дипломатическими уловками — прикрывать свою правду. Въ обвалѣ и смятеніи устойчивость можно найти только созерцая правду неотступнымъ взглядомъ, только непреклонной волею ей служа.

17 іюля 1922.

ВВЕДЕНІЕ

СУМЕРКИ ЕВРОПЫ[1]

(1914 г.)

Сумерки сгущаются надъ Западной Европой. Изъ сверканія небывало яркаго дня современной культуры, восторженно возносившейся, казалось, въ безграничные просторы, она безъ переходовъ погрузилась во внезапно разверзшуюся жуть.

Я говорю не о всей Европѣ, — только о Западной Европѣ, только о томъ сравнительно небольшомъ полуостровѣ на тѣлѣ материковъ, на который стеклась, задержанная морями, и напряглась сила, расцвѣло творчество современнаго человѣчества; на которомъ выросла европейская культура, — подобно тому какъ нѣкогда въ меньшихъ масштабахъ тогда еще небольшого міра, на другомъ полуостровѣ, на другомъ географическомъ остріи собралась и разрядилась великая культура Эллады.

Различны — и даже противоположны — судьбы государствъ, которыхъ жребій общихъ міровыхъ, и частныхъ для каждаго, движеній связалъ въ одинъ узелъ современной войны; различны горизонты, открывающіеся для каждаго. Но страннымъ, на первый взглядъ, образомъ — болѣе родственнымъ вырисовывается грядущее не тѣхъ участниковъ войны, которыхъ связываютъ союзныя въ ней отношенія; болѣе близкой рисуется мнѣ судьба тѣхъ государствъ, которых ь связываетъ многовѣковая общность исторіи, хотя бы они и находились во враждебныхъ рядахъ. Такъ, значеніе войны для дальневосточной Японіи рѣзко и въ корнѣ отличается отъ ея значенія для европейскихъ державъ, хотя и союзныхъ ей; такъ, даже и для Россіи, державы европейской, но раскинувшейся и на Азію, перспективы войны иныя, чѣмъ для странъ Западной Европы. Я и буду говорить только объ этой послѣдней, въ смертельной борьбѣ сохраняющей своеобразное единство, заранѣе подчеркнувъ, что къ Россіи излагаемыя соображенія имѣютъ лишь весьма частичное отношеніе.